Всё величие мира заключается в этом дне, вот он разливается алым, сочится из свежих ран. Наша река над временем -  сплошной оголенный нерв. Но больше нет этих чертовых переправ.

В ту ночь на небе мерцали тысячи звезд.  Мне всегда казалось, что я способна пересчитать их по пальцам, назвать каждую по имени и когда-то, очень нескоро, присоединиться к ним и засверкать рядом. У нас в семье принято было в случае чего вспоминать Одина и весь Асгард с ним вкупе, но  сама я никогда особенно не увлекалась германо-скандинавской мифологией и потому даже по поводу загробной жизни  имела свои собственные убеждения. Волшебники после смерти обязательно становятся звёздами.
А кто-то может сиять наравне с ними уже при жизни.

- Останься, одна я долго не смогу уснуть,  - пятнадцатилетняя девушка выдаёт это неожиданно для самой себя и тут же тушуется, сдаёт позиции и кутается в теплое одеяло. – Пожалуйста. Если тебе не сложно.
За огромными окнами Бэгнольд-холла бушевала страшная гроза. Гроза – то, чем сопровождаются самые важные моменты в жизни Акселль.  Трудно объяснить, почему уже довольно взрослая и самостоятельная ведьма продолжала испытывать совершенно детские страх и трепет перед этим обычным природным явлением, но факт оставался фактом – она боялась остаться одна среди грома и частых синеватых всполохов.
- Расскажешь мне ещё что-нибудь? – «Можешь ничего не говорить».  Несмотря на то, что каждый новый громовой раскат заставлял её натягивать одеяло до самого носа, Экс не забывала следить за своим собеседником.  Такой сильный, такой взрослый, такой красивый. Глаза Астера поблескивали в темноте комнаты, и это придавало его лицу совсем уж сказочные черты – ему действительно совершенно не требовалось с ней сейчас говорить. Ей только хотелось, чтобы Роальд остался. Всего на один вечер. Ещё несколько часов назад она проклинала весь мир за то, что эта ужасная погода настигла её именно сегодня, тогда, когда её брат пожелал остаться на выходные в Хогвартсе. А сейчас девочка была готова благодарить госпожу Судьбу за то, что ей выпал шанс подольше пообщаться со своим другом.
Акселль подбирается поближе к мужчине, когда тот снова начинает говорить и осторожно берёт его за руку. Ей позволительны такие вольности, так ведь? В конце концов, она ещё ребёнок. – А у меня пальцы длиннее, - спустя какое-то время выдаёт она и звонко смеётся, будто бы вовсе позабыв о грозе. Совсем  так, как с её настоящим защитником. Это так по-детски – она улыбается, укладывает подбородок на плечо Астера и вытягивает руку вперёд, будто бы доказывая правдивость своих суждений.  Потом резко подрывается и, не переставая хихикать, ретируется обратно к своим многочисленным подушкам.

Где-то далеко слышен гром. А я, глава боевой группы,  вызвавшаяся дежурить первой, бессильно смотрю на свои руки с длинными, тонкими пальцами и то и дело кусаю губы.  Скажите мне, звезды, так ли я плоха, как  мне кажется?  Могла ли так низко пасть – предать себя, предать друга, пусть, как выяснилось, и не до конца честного со мной? Могу ли я  простить себе то, что причинила боль некогда любимому человеку? Нет. Разумеется нет. Но и искупить свою вину полностью я сейчас не могу.
Смена караула. Пора спать.

- А ты любишь кошек? – Вдруг спрашивает тринадцатилетняя девочка, требовательно дёргая норвежца за рукав.  Она снова прерывает его очередную историю, меняя тему на диаметрально противоположную. Торопиться, будто боясь, что не успеет спросить что-то жизненно-важное. – Я видела тебя с кошкой. Только ты был старше. Она твоя?
Порой, несмотря на свой сознательный возраст, Акселль забывалась, что не все легко воспринимают её дар пророка и тем паче, не все способны точно ответить на вопросы о будущем.
- Моя, разумеется. Ты подарила, - Роальд находится с ответом очень быстро, и девочка остаётся полностью довольна. Конечно, как же. Она подарила. Мир снова озаряет «необэгнольдившаяся» улыбка.

А что, если? Впрочем, мне уже поздновато думать о «если». Передо мной пригород Лондона, мои ребята разбираются с доставкой продовольствия в наше поместье и с поиском наших соратников во внешнем мире, а я предоставлена сама себе. Ребята предположили, что мне стоит немного отдохнуть. Всё-таки, в маггловской части городка шанс того, что меня кто-то узнает, стремиться к нулю. Последнее время я из рук вон плохо различаю сны и видения прошлого. Так и в эту ночь – что это было, подсказка Судьбы и моего дара или всего лишь маловажное воспоминание,  от переизбытка нервов всплывшее у меня в подсознании? Не знаю, да и не хочу знать. Мне приятнее верить, что это некий особенный знак, который позволит мне, если не искупить вину, то простить хотя бы саму себя.  «Ты подарила» - эхом раздаётся в голове.  Я и подарю. Интересно, как долго ты будешь смеяться.
Впрочем, кажется, ты тогда сказал, что любишь кошек. Главное, чтобы на этот раз все мои подарки тебе не помешали.

- Открой же, - ей шестнадцать и она недовольно кривит губы уже после третьего стука в дверь. – Сколько тебя можно  ждать!
Сегодня Акселль приготовила для него что-то чудесное. Несколько недель назад у Астера  был день рождения, присутствовать на котором сама волшебница не смогла, но подарок подготовила. Ей не терпелось показать ему чехол для волшебной палочки, выполненный на заказ специально для него.  Она договорилась с личным мастером деда ещё в прошлое Рождество, когда посещала Норвегию на зимних каникулах, и только сейчас всё было готово. Ей казалось, что эта побрякушка была выполнена идеально – она сама напоминала Роальда.  Металлический блеск, четкость линий и цена, которую было страшно назвать.  Она не собиралась «покупать» своего друга, просто искренне считала, что именно эти специфические «ножны» могут понадобиться мужчине.
За дверью слышен шорох, невнятное бормотание и ругательства. Дверь приоткрывается всего на десять сантиметров, а оттуда высовывается взлохмаченные норвежец.  Явно не в лучшем расположении духа.
- Я.. – девушка было собиралась отчитать Астера за промедление, но осеклась. – Ничего, - щёки англичанки немедленно запылали всеми оттенками алого, - ничего, je m’excuse*.
Она чуть заикается, нервно срывается на их с братом нежно любимый французский и буквально убегает. Неужели она не могла предугадать, что может задержать молодого мужчину так рано утром? А она красивая, девушка, мирно растянувшаяся на его постели. Или, может, не слишком красивая – заметить было трудно, но сознание почему-то уверяло девчонку, что та женщина обязана быть действительно красивой. Иначе чем ещё она может быть лучше самой Акселль?

Я уже пятнадцать минут стою метрах в десяти от твоего домика и боюсь постучать. А вдруг, я снова буду невовремя? Это было бы совсем комично, если бы тот курьёз повторился именно сейчас. Прямо представляю, как захожу в твою лачугу а там жена моего брата. Вот неудобно-то будет. И подарок опять не дойдёт до адресата. Как тогда. Кстати, чехол оказался хорошим, до сих пор пользуюсь. Даром, что мужской,  и всегда слишком явно напоминал о тебе. Мне почему-то казалось, что тогда мои чувства были преданы, и я была достойна забрать игрушку себе.
Котёнок, завернутый в старую мантию, истошно мяукает, требуя к себе хотя бы капли внимания, но мне сейчас не до умиления. Я стою и пытаюсь сделать шаг к преодолению себя.
Может, я поступаю глупо? Вдруг только рассмешу тебя, в попытке оправдаться? А что, если нет? Что, если и тебе, и мне действительно станет легче? Помнишь ли ты то, что произошло больше семи лет назад?

Стук в дверь. Мерлин, если ты мне сейчас не поможешь, я тебя прокляну. И да, где же гроза?

*Извини.

Чертог моей души безбожно осквернен;
Кощунство, оргия и смерть - со всех сторон
Струится аромат вкруг шеи обнаженной!

Это было неожиданно. Нет, правда. Я стояла перед дверью в твою лачугу, почти вплотную, я даже сама стучалась, но всё равно мне почему-то стало немного страшновато, когда ты открыл. Ещё больше меня смутил твой внешний вид. Я проглотила заранее подготовленную реплику и молча уставилась широко распахнутыми глазами в дверной проём. — Ро…, — начала, было, я, справившись с собой.  — Роальд.

Реплика, честно говоря, вышла не совсем такой, как я планировала - к концу слова я запуталась, больше я недовольна или удивлена, и интонация вышла соответствующей — совершенно непонятной. Котёнок очень кстати замолчал, но, к сожалению, не оставил попыток выбраться из своей темницы —  удерживать маленькую рыжую бестию становилось всё тяжелее, и от этого я испытывала значительные неудобства. Теплый сверток в моих руках впадал в отчаяние. Я, кажется, тоже. Ты ведь когда-то уже смотрел на меня так.

Мне скоро 16, и мы будто бы узнаем друг друга заново. Что случилось? Это почти неуловимо, но я всё чувствую — ты теперь смотришь на меня как-то иначе, говоришь не своим голосом, следишь за интонациями. Ты остался таким же тёплым, моим самым лучшим другом — но ведёшь себя почти так, словно ты чужой. Я щурюсь, безуспешно пытаясь увидеть тебя насквозь и прочесть твои мысли, а ты продолжаешь улыбаться и смотреть прямо в меня. Куда-то вовнутрь, и один этот взгляд буквально выворачивает меня наизнанку. Мне одновременно хочется и кинуться тебе на шею, и спрятать лицо, и рассмеяться, и заплакать — я пока не могу разобраться, что это за чувство, но в горле стоит ком, а щёки так предательски алеют! Потом я пойму себя и, очень может быть, тебя. Потом. Спустя несколько лет.
А пока ты рвёшь мою юную душу на части, не решаясь объяснить мне и себе, что с нами происходит. На моих тонких, привычно обветренных губах играет смущенная улыбка.  Понимаешь ли ты, что всё происходит не так, как должно? Глупо и стыдно не думать о последствиях, Роальд. Я всегда была глупой.

Зажмуриваюсь, и морок, искусно наведенный мною самой для себя, моментально пропадает. — А впрочем, ладно. — Делаю шаг снова, как пару недель назад, оказываюсь в единственной для этой старенькой сторожки комнате, совмещающей в себе и прихожую, и спальню, и гостиную. Как пару недель назад. И снова спиной прижатая к стене. У меня коленки трясутся от волнения -  я так надеюсь, что ты этого не замечаешь. Кажется, до моего состояния тебе дела и вовсе нет. Мерлин, подскажи, почему я так боюсь глупостей, не обращая своего "царственного" внимания на реальную беду?

— У меня никогда не получится! –  я сбиваюсь уже на третьем па, несмотря на то, что все движения были повторены со мною как минимум по сотне (а как мне тогда кажется, даже по тысяче!) раз. Ты снисходительно улыбаешься, снова и снова демонстрируя мне, как нужно танцевать. Мелодия безумно приятная, но мне вовсе не хочется думать о танцах. Мне хочется думать о тебе. Я не могу повторять даже простые шаги, я теряюсь, стоит тебе только взять меня за руку. Я не должна этого чувствовать, но я чувствую -  мама о таком даже не говорила. К кому ещё мне позволительно обратиться с вопросами? Кажется, я, скорее всего, останусь со своими мыслями наедине. Придётся разбираться самой.
Я настолько тебе надоела, что ты приподнимаешь меня в воздух и ставишь себе на ботинки, беззвучно произнося: "Я все сам, просто смотри! ". И я смотрю, не в силах ослушаться.
У меня так никогда и не получится этот французский вальс.

И ещё много чего не получится. Но ты ведь всегда помогал. Жаль, что не выручишь на этот раз.

Набираю в легкие больше воздуха, морально готовлюсь начать свою речь-исповедь, но, так и не произнеся не слова, закрываю рот и закусываю губу. Еще с полминуты проходит в молчании. Ты, ошарашенный, ждёшь, когда же я уже поспешу объявить о цели своего визита, а я, растерянная, на ходу придумываю новый текст.
— Это тебе, — не нахожу ничего лучше, чем просто сунуть тебе в руки мятую живую мантию. Пока не очень понятно, чего же я хочу от тебя и что дарю — но у тебя есть шанс прояснить происходящее самостоятельно. — Знаешь, я тебе, правда, очень благодарна. Не думай, только, dieu*, что я пытаюсь откупиться или, чего доброго, выторговать себе прощение. Я не хотела бы, чтобы ты так думал. Это от чистого сердца.

Тем временем, из складок ткани, наконец-таки, смогла пробиться любопытная золотистая усатая мордочка, которая тут же начала изучать, носом и языком, руки людей, встречающиеся по пути. Щекотно, конечно, дико. Но я буду мужественно терпеть. Я не для этого пришла!
—  Я не уверена, что ты останешься доволен, но... Слушай, просто скажи, если хочешь, чтобы я ушла, —  я сдавалась, в очередной раз.  Я готова была развернуться на каблуках и уйти, если только доставила ему какие-то неудобства. —  Мне показалось, что ты раньше хотел такого, —  поистине, это самое ужасное и глупое, что я могла сказать. — И, в общем, это, —  "этим", для протокола, я называла рыжего беспородного кота, подобранного мною в маггловском районе Лондона, —  Неприхотливо и не требует больших усилий. И...
Слова стремительно заканчивались и я не нашла ничего лучше, чем окончательно избавить свои руки от зверька, беспардонно сбросив его на тебя. —   И забери ты его уже, — победно  заключила я, почувствовав странное облегчение.

Но цель моего визита, в сущности, так и не была раскрыта — я, к своему большому сожалению, это  слишком хорошо понимала.  Последний рывок. Оставалось собраться с силами.

—  Прости  меня, — я стараюсь не смотреть тебе в глаза. Я совершенно не планировала тогда спотыкаться, валить тебя с ног на глазах у сотни гостей и позорить всё своё окружение разом. Норвежская аристократия в шоке, если не в бешенстве, от моей безалаберности и от попустительского отношения моей семьи к воспитанию молодой леди, а ты… Ты улыбаешься, целуешь меня в висок и говоришь, что всё хорошо. Ты прощаешь меня.

И снова — ты больше не будешь меня поддерживать.

— Прости меня, — слова отдаются эхом в моих же мыслях, а я, на секунду замявшись, продолжаю. — Пожалуйста. И спасибо тебе за то, что ты сделал.
Спасибо за всё. Если бы ты только знал, как много я тебе должна.

*Боже (франц.).