Вопрос цены всегда был главным. О чем бы ни шла речь. Цена вина в дешевом трактире, любви, свободы, короны или будущего. И она никогда не была приемлемой. Но лишь скупцы и трусы отказывались платить ее. Таковых среди них не было. Каждый знал, чем рискует. Каждый был готов отдать собственную жизнь. Но не жизнь товарища.
Схватка завершилась быстро. Двое на одного не слишком честный расклад. Но честь - не та роскошь, что они могли себе позволить сейчас. Слишком высоки были ставки. Расправившись с гвардейцем граф Безье присоединился к брату Гийому, стремясь закончить бой как можно скорее. Раненый гвардеец попытался уйти в глухую защиту, но клинок юного графа нашел его. И капеллан ошибочно решив, что бой окончен, опустил меч, забыв о том, что даже отрубленная волчья голова способна укусить. Должно быть он был очень предан королю этот несчастный гвардеец. Одному Единому ведомо откуда нашлись в нем силы на последний удар. Но он сделал все, что бы забрать с собой жизнь хотя бы одного врага своего короля. Клинок гвардейца пробил легкий кожаный нагрудник капеллана, найдя свою цель. А брат Гийом нанес последний удар, отправив стражника на встречу с Создателем. Понимая, что скоро предстанет перед ним и сам. Но не сейчас. С дозволения Его у него еще были дела здесь.
Тристан лежал на полу, окончив свой бой. Теперь уже на всегда. Гийом привалился к стене, заживая собственную рану, но не чувствуя боли. По крайней мере не то, что должна причинять кровоточащая рана. Он смотрел на неподвижного друга, шепча молитву. Простые слова, лишенные красоты высокого слога. Казалось неуместного рядом с этим человеком. Простым и искренним. Таким же как была и молитва о нем.
Но оплакивать погибших еще не время. Равно как и не время для слабости. Гийом кивнул Его Высочеству давая понять, что в порядке, с благодарностью принял от того взведенный арбалет, направив его на дверь.
- Ваше Высочество, - капеллан протянул принцу небольшой кожаный тубус. Пятно крови на нем успело потемнеть. Не понять кому принадлежала она. Да, и какая разница. Кровь есть кровь. Такова была цена. Не высокая, если вдуматься. И непомерная одновременно.

За что? Луи, кажется, и в самом деле не понимал, раз задавал такие вопросы. Не могло быть никакого "за что". Было "вопреки",  было "ради чего", но только не "за что". Луи не имел права спрашивать, чем заслужил то, что с ним происходило, потому что ему нечем было заслуживать. За всю свою жизнь он не сделал ровным счетом ничего, что могло бы подтолкнуть или удержать. Он был никем, и корона могла это скрыть, но не изменить.
- Ложь. Если бы отец не умер неожиданно, он не допустил бы этого.
А Луи знал, куда бить, чтобы сделать больно. И поэтому голос Филиппа звучал вовсе не так уверенно, как ему хотелось бы. Отец. Знал, поддался собственной слабости или знал, что делает? Поверил судьбе, которая то ли сослепу, то ли в шутку поменяла братьев местами, чтобы наконец привести их сюда сегодня. Обоих. Таких разных. И похожих друг на друга в своей нерешительности. Острие меча, упиравшееся в горло короля, дрогнуло, и Филипп опустил его от греха подальше, и чтобы не выдавать предательство собственной руки.
Предательство. Брат посмел вспомнить о предательстве, задев еще одну незаживающую рану. Сможет ли Филипп когда-нибудь забыть, как взошел на трон? Едва ли. Но не предать короля значило предать Брейвайн. Испытание выбором было нестерпимым, но и неизбежным. Он взял тубус из рук брата Гийома и развернул на столе перед братом документ, который должен был перевернуть наконец позорную страницу истории Западного королевства.
- Тебе некуда отступать, Луи. Нечем крыть. Даже если Ферон приведет всех своих людей, оставшихся в Эсгароте, это ничего не решит. Но ты ведь и сам понимаешь, что он эти гвардейцы лишь прикрывали его бегство.
В то, что дядя отправился на юг, оставив в столице лишь десяток человек личной гвардии, маршал не верил. Если он здесь, его найдут, если же бежал... Шато-Розе не сможет дать ему укрытия, так что ему придется отступать все дальше и дальше или  повинившись, принести новую присягу.
Минуты уходили, лекарь не торопился - или просто эта безумная жара, как будто заполнившая собой все пространство, заставляла думать, что времени прошло немало - и с разговорами надо было заканчивать. Но Луи вдруг понял, что не желает сдаваться. Филипп знал этот его взгляд: он смотрел так всегда, когда хотел оставить за собой последнее слово. Так же он смотрел, когда объявлял, что женится на Марго Вальмонт, как будто ждал, что весь мир рухнет со смеху или обратится против него. Глупец так и не понял, что только этого все от него и добивались, и считал, что наконец сам принимает решение. Он никогда не умел этого делать, и все, что он решал, оборачивалось крахом. И все же если маршал что и задолжал брату, то готов был отдать сейчас, последним шансом одуматься и добровольно вернуть все на круги своя.
- По твоему приказу почти все войска, которые могли бы встать на твою сторону, сейчас гибнут на юге. Из-за твоей слабости Легаре все еще жив и в мечтах примеряет корону - он тоже не поможет тебе. Из-за своей нерешительности ты потерял и Офир. Ты никудышний король, Луи. Но ты мой брат, и я не хочу твоей смерти. Поэтому я прошу тебя: во имя Создателя и ради блага Брейвайна, сложи корону. Или мне следует привести кого-нибудь, кто хоть что-нибудь значит для тебя, и кто пока еще не пал жертвой твоих решений, чтобы просить тебя поступиться своим бессмысленным и разрушительным тщеславием? -  Филипп обошел кресло, в котором сидел брат, заходя за спину, склонился к нему, крепко сжав раненное плечо и добавил тихо. - Быть может, Каролину?

- Не посмею?
Он повторил, и слова прокатились по языку, позволяя ощутить их на вкус, как глоток какого-нибудь странного вина, скорее солоноватого, чем терпкого, необычного, но лишь на первый взгляд невозможного. Посмеет ли он? Глупый вопрос, дело ведь совсем не в том, посмеет ли, но брат не верил ему и раскусил: Филипп собирался сделать все возможное, чтобы Каролина не пострадала, а вот сообщать об этом напротив, не собирался.
- Ты считаешь, дело только за моей смелостью, и готов поставить ее жизнь на то, что смелости у меня не хватит? В таком случае, тебе ли рассказывать мне о подлости?
А может, и не в том было дело? Может, маршал просто ошибся, и Каролина не значила для брата ровным счетом ничего. Может, Луи просто желал избавиться от дочери, в которой не был уверен, чтобы освободить дорогу новому браку и другим наследникам? Избавиться чужими руками, разумеется, именно поэтому и провоцировал сейчас, но Филипп не собирался идти у того на поводу, и самое большее, чем он готов был рискнуть - это имя Каролины. Но при этой мысли рукоять меча опять отозвалась в ладони, буквально требуя пустить клинок в ход.
- Нет, Луи, - он не стал уточнять, к чему именно относилось это "нет": не убьет, не он или не ради короны. Брат упорно доказывал, что не способен понять мотивов, которые вели Филиппа, а тянуть время, делясь с ним планами его же свержения, и вовсе было странно. И все же маршал не удержался от вопроса, который, быть может, и мог показаться кому-то праздным. -  С каких пор ты желаешь смерти так сильно, что готов не оставить мне выбора?
Удивительно, но брат оказался вовсе не так чувствителен к боли, как обычно любил это показать. Филипп какое-то время еще смотрел на свою ладонь, окрашенную теперь кровью короля, прежде, чем перехватил его взгляд. Изначальный план казался не таким уж плохим, но, как водится, все пошло прахом, стоило ему столкнуться с реальностью. Луи не внимал разумным аргументам, Луи не сдавался страху, Луи вел себя так, как будто торопил развязку, которая не могла стать для него счастливой. Или он просто не понимал этого? Наверно, сложно было поверить, что после всего, что произошло, Филипп все еще помнил, что голова в короне - это голова его брата, и вовсе не желал лицезреть ее, насаженной на пику.
- Я не хочу твоей смерти, - повторил он упрямо, - и, раз уж твоя жизнь - это единственное, что ты ценишь, я готов поклясться, что если ты отречешься и удалишься в келью, то будешь жить столько, сколько отмерит тебе Создатель. Если же нет...
Филипп пожал плечами, отчасти подменяя эти недосказанное, отчасти пытаясь простым жестом сбросить с плеч караулящую его усталость, которая как будто специально выбирала момент, чтобы навалиться всем своим весом, подмять, подчинить. Бесполезно. Филипп помнил одно, и одни и те же слова бились в его груди вместо сердца, отдаваясь в ушах шумом: ты не можешь проиграть, не сейчас. Слишком многое поставлено на карту. Куда больше, чем их жизни, чем священная королевская кровь, чем родственные узы.
Скорее бы закончить со всем этим. Маршал взглянул на брата Гийома, все еще державшего в руках арбалет. Одно слово, нет, оди единственный знак - и все наконец разрешится. Резкий запах крови и вкрадчивый - смерти - жар поленьев, которые трещали в камине, чувство собственной силы и, в то же время, абсолютной своей слабости перед несущимся вперед колесом судьбы, сводили с ума. Скорее бы закончить. Филипп провел пальцами по сомкнутым на секунду векам, пытаясь сосредоточиться, не замечая, что оставляет на лице след высыхающей крови.
- Ты всегда был слабым, но никогда - глупым. Ты ведь понимаешь, что и мне некуда отступать, и так или иначе, я взойду на трон ради блага королевства. Подписывай.

Была ли то столь поздно проснувшаяся в короле смелость, или особое упрямство- неизменный спутник всех тех, чьего чела касается золотой венец, но Луи, все ещё Его Величество Луи, не желал отступать. Ни собственная кровь, ни угрозы, увещевания или посулы брата не возимели действия. Все напрасно. Он точно знал, что его ждет. И принимал судьбу неожиданно достойно. Не бывает бывших королей. И благочестивая жизнь в аскезе и молитве, где-нибудь в удаленном монастыре едва ли продлилась бы долго. Понимал ли это Его Высочество? Возможно, стремление не запятнать руки и совесть кровью брат, было сильней простого осознания. Но едва ли его можно было за это винить.
Брат Гийом невольно отвлек свое внимание от двери, наблюдая за по сути банальнейшей из всех семейных драм. Историей, что стара как мир и по тому вечной. Оказавшись невольным зрителем он был здесь лишним. О нем забыли. Возможно, в том и бала воля Единого. Быть может, именно по этому несмотря на все раны, он все ещё был жив. Впрочем гордыня... снова гордыня. Сегодня он сотворил достаточно, что бы не впадать еще и в этот грех.
Взгляд Гийома упал на тело Тристана. Глаза его были закрыты, а на лице застыло странное выражение. Не удивление и не испуг, не ненависть и не боль. Нечто иное, чему Гийом не мог найти имени. Должно быть это и стало последней каплей. Капеллан оттолкнулся от стены, на которую опирался и лишь благодаря которой, казалось, все ещё держался на ногах. В несколько быстрых шагов пересек кабинет. И прежде чем кто-либо из братьев успел не то, что остановить его, но и просто что-либо понять, ударил Луи прикладом арбалета точно в висок.
И пусть Единый простит за это...
- У Вас нет на это времени.- оружие выпало из рук брата Гийома, а сам он тяжело опирался на стол, опустив голову.- Прежде, чем сюда войдет лекарь или кто-либо еще Вы должны стать законным королем.- слишком многое было поставленно на карту. Слишком высокая цена уже была уплачена, что бы все разлетелось подобно карточному домику сейчас. Видит Создатель Гийом не желал Луи зла. Он не хотел убивать его. Но отдавал себе отчет, что сейчас был не в состоянии соизмерить силу удара. И если Ему было угодно так... Что ж, он готов нести этот грех, готов замаливать его каждый день, ровно столько сколько Единый пожелает его слышать. И готов в полной мере понести наказание за совершенное. Но он не мог позволить королю запятнать руки кровью брата.