Новость о том, что силы принцессы поддерживало какое-то зелье, причем явно не из тех, в чудодейственности которых лекари пытаются убедить своих пациентов тем громче, чем более они бесполезны, поразила герцога вовсе не так сильно, как могла бы. Она почти оставила его равнодушным, не в пример сообщению о том, что со всей болью, заработанной за недолгое время их пребывание в лесу  Асдис еще предстоит столкнуться. Последнее казалось кощунственным, несправедливым, или даже больше - совершенно неправильным. Она не должна была оказаться сегодня здесь, не должна была страдать из-за непроходимой глупости Артуа и отданных в отчаянии приказов не ее короля и, конечно, не заслуживала того, на что обрекало ее это навязанное ей кем-то - уж не пропавшим ли Клинтом - колдовство. Мысль о том, что такое зелье могло бы дать армии, не позволяя солдатам отвлекаться на ранения и животный страх за свою жизнь во время боя, подкралась, почти незаметно умостившись там, откуда Филипп не смог прогнать ее сразу же, и злорадно подбрасывала воображению новые и новые картины великих побед, и нашептывая, что цель оправдывает, всегда оправдывает. Асдис не была ни воином, ни полководцем, и не ей бы принимать физические страдания с тихим смирением.
- Вы так спокойно говорите об этом. Но если есть способ отложить боль, значит должен быть и, - шепот леса в голове путался с остатками его собственных мыслей, превращаясь невообразимое месиво, и все же одна из последних своих билась в висок, пытаясь остановить его на скользком пути рассуждений о том, о чем он не имел права рассуждать, и Филипп замолчал, оставляя вопрос на полдороге, и покачал головой. - Вы не должны страдать.
Впрочем, все их страдания и в самом деле могли оборваться слишком быстро и самым неприятным образом. Каждая минута здесь была опаснее предыдущей. Не почувствовать это было сложно, и маршал отчего-то сомневался, что их тела будут искать с тем же рвением, с которым они сами ищут тело архиепископа, но все же Асдис упрямо отказывалась уходить.
Пока она искала на земле рассыпавшиеся флаконы, Филипп поднял факел и подошел ближе, чтобы в случае атаки не опоздать опять, но новые порождения тьмы не спешили присоединиться к своим окончательно покнувшим этот бренный мир родственникам.
А тело было где-то рядом. Или должно было быть, если верить медальону, который и завел их сюда. Если верить колдовству. Асдис верила, верила безоговорочно, даже несмотря на то, что ни сегодня, ни вообще ее боги не были благосклонны к ней, заставляя падать как в переносном смысле, так и в самом прямом. И теперь что-то подсказывало принцессе, что дальше ей идти одной, а Филиппу ждать. А может, это лес продолжал играть, решив, что водить незванных гостей по одному намного веселее, чем вдвоем. Но она пошла, доверившись подсказке и даже не задумываясь о том, что, быть может, идет в очередную ловушку. Всего за несколько коротких часов маршал устал подыгрывать этому месту, устал подчиняться необоснованным приказам, устал делать вид, что его проводник лучше него готов к любой опасности, ждущей за новым поворотом. Ведь, что ни говори, а от драугров их обоих спасли не молитвы и не магия, а лишь холодная сталь клинков, один из которых принцесса легкомысленно вернула в ножны, а второй решила оставить за спиной.
Филиппу случалось давать самые разные обещания. Иногда - пустые, иногда те, которым суждено было вскоре разбиться, но обещание, только что данное дочери Асбьорна, он собирался исполнить, чего бы это ни стоило. На месте он не остался, следуя за спиной принцессы, отставая лишь на пару шагов, чтобы не дышать ей в затылок, и готовясь ко всему. Удивительно, но не готов он оказался именно к тому, ради чего они оказались здесь. Угасающее пламя выхватило из темноты, как будто деталь эпического полотна, все еще ждущего способного воплотить его мастера, девичьи пальцы, сжимающие мертвую голову. Это было захватывающе красиво, какой-то особенной омерзительной красотой, свойственной смерти - настоящей, а не воспетой скульпторами в надгробных фигурах.
Наваждение длилось недолго. Асдис выронила находку и отшатнулась, отступая из небольшого круга света обратно в темноту, и герцог не решился опять обращаться к ней с банальными и, похоже, ничего для нее не значащими словами утешения. Вместо этого он занялся делом, опять развернув полотно, чтобы добавить к первой находке вторую. Некоторые незначительные детали имеют совершенно удивительное свойство приковывать к себе внимание. Как лицо епископа застывшее посмертной маской, в чертах которой читался лишь ужас и боль - ничего более, что давало хотя бы намек на то, что Артуа в последние мгновения земной жизни вспоминал о Едином - а череп был проломлен и пуст: нет, отродий бездны вела не месть, не стремление охранить лес от чужаков, а голод, лишь голод. Бессмысленный, потому что пища, какой бы она ни была, едва ли утоляла его.
- Эти твари были когда-то людьми? - Филипп знал, что должен бы прочесть молитву за упокой недавно отлетевшей души, но сейчас ему было нужно было слышать в ответ не многозначительное молчание бога, а простой человеческий голос. - Какими же должны быть их преступления, чтобы наказанием им стало такое?
Пропитавшийся кровью и грязью саван скрыл останки. Филипп поднялся на ноги  и прошел по поляне, светя факелом под ноги. В жизнеописаниях святых, повествующих о чудесах, сотверенные ими при жизни и после смерти - теперь маршал остро почувствовал эту несправедливость - никогда не упоминался труд тех, кому доводилось собирать в раки их бренные останки, выносить из львиных ям растерзанные куски мяса, искать недостающие части после четвертования, омывать ароматными маслами обгоревшие трупы.  Маслянистый блеск пятен крови, куски плоти или кости - он должен был убедиться, что в этом месте нет больше ничего, ради чего стоило бы здесь оставаться, и он убедился. Если что-нибудь еще осталось от Жоржа Артуа, оно было припрятано людоедами в других оврагах, в которые вели другие неверные тропы..
- Теперь мы должны развернуться и идти в противоположном направлении, не так ли, - Филипп оглянулся, выбирая наугад самое противоположное. - Туда.
"Туда" не было тропой. Сначала не было, но, постоянно оглядываясь на принцессу, которая вновь шла за ним, он не сразу заметил, что черные еловые лапы поднимаются, образуя свод и освобождая дорогу. А из густого белесого тумана впереди прорезались очертания величественного строения с устремленными к небу - если над проклятым лесом могло существовать какое-то небо - сводами. Герцог совершенно по-детски протер глаза, надеясь, что морок исчезнет, но, когда взглянул вновь, увидел то же самое: Эсгаротский собой святой Катарины Божественной. Точнее то, во что его могли бы превратить столетия, если бы Единый отверг народ Брейвайна из своей милости. Руины на месте величественных колонн, зияющие глазницы великолепного фасада без намека на калейдоскоп витражных окон, разбитая мозаика пола, в которой угадывались еще сложные узоры. Воистину, зрелище остова божественного величия вызывало куда более искреннее сожаление, чем останки архиепископа.
- Почему? - почему храм оказался здесь, почему он был разрушен, почему то умиротворение, которым он дышал, больше всего напоминало умиротворение смерти - слишком много вопросов роилось в голове, чтобы выбрать один. - Об этом старые сказки молчат.

Обычно все эти мудрые слова про личный выбор и ответственность за него без труда выполняли свое предназначение, заставляя маршала с головой уйти в мысли о философских материях и погрязнуть в них очень надежно, во всяком случае, настолько, чтобы не возражать еще очень долго, но не сейчас. Он не мог найти ни одного контраргумента, который звучал бы достаточно убедительно, но с аргументами Асдис тоже что-то было не так: они умело перекручивали реальность, создавая видимость логики, но лишь видимость. Точно так же, как колдовство, на котором было замешано зелье, создавало видимость благополучия, снимая боль для того чтобы потом вернуть ее десятикратно. И запоздалым эхом на эти мысли, и отголоском недавней ночной беседы звучали слова принцессы о проклятии - как будто пародии на то, что обещали праведным священные книги - вечной не-жизни для тех, чьей вины даже не сохранила человеческая память.
- Воля богов? - смирение Асдис, пожалуй, должно было делать ей честь, но сейчас завело герцога в глухой угол непонимания и нежелания принять. - Вы и правда считаете это божественной волей? Сделать из одних людей монстров, пожирающих других людей и держащих в страхе всех, кто пока еще жив. Это не испытание веры - это насмешка над всеми, кто сохраняет и веру, и преданность, получая в ответ только презрение и ненависть тех, кого считают богами. Нет, я решительно никогда не пойму север и северян, но вы, Асдис, вы сами понимаете, почему выбираете их? Верить в то, что они и есть ваши небесные родители? Разве отец мог бы желать вашей крови, какие бы пороки у вас? Разве могла бы мать хотеть ваших страданий?
Тяжесть походного мешка за спиной вдруг почувствовалась как-то особенно отчетливо. Филипп не знал, чего хотел для архиепископа Единый, но, конечно, не боли и страданий. Может быть, давал шанс искупить грехи, может, указывал ему тернистый путь к вечной жизни, кто знает. Некоторая противоречивость ситуации заставила маршала недовольно нахмуриться, но неисповедимость господних путей, о которой он себе вовремя напомнил, как обычно, помогла разрешить проблему.
- Если бы даже это было возможно, неужели вы не хотели бы уйти от всего этого под опеку того, кто хранит от подобного своих детей?
А может быть, и шестеро когда-то были щедры и милосердны. Не заманивая людей пустыми посулами, не устраивая им ловушку из их же слабостей, а по-настоящему, служа Создателю и без счета передавая людям дарованные им блага? Священные тексты ничего не говорили об этом, но они молчали и о многом другом, позволяя разумным делать собственные выводы. Это были лишь домыслы, конечно, настолько слабые, что их бы без труда в пух и прах разнес бы любой слушатель Университета, но Филиппу хотелось верить в тот золотой век, который сейчас представлялся ему при взгляде на древний храм, руины которого нависали над ним как предупреждение. Шестеро пали, сраженные завистью и гордыней, но Единый не отвернулся от своих детей открыв перед ними новые двери, и поражающий воображение храм в Эсгароте был тому лучшим знаком.
- Он не был разрушен. Только перенесен.
Вслед за огнем истинной веры, хоть герцог и не мог объяснить этого так же, как не мог объяснить свой недосказанный вопрос. И война - великая, освободительная, забытая, давно превратившаяся в песни и легенды война была не более чем чертой, отделившей одну эру  от другой. Война подарила долгожданные свободу и процветание Офиру и Брейвайну, война оставила Солину руины и вечно голодных живых мертвецов. Маршалу казалось, он своими глазами видел сейчас несущуюся стену кавалерии за спиной Асдис, но стоило ему бросить взгляд в ту сторону, как картина обернулась волной тумана, чтобы в следующий миг из него на самом краю зрения соткалась новая. Какой-то слишком юный для сражений северянин с плохим клинком в руке и растерянным взглядом над телом то ли поверженного врага, то ли того, кто только что сражался с ним плечом к плечу. Теряющийся вдали среди стволов ров, ставший братской могилой и заваленный теперь трупами людей, которых смерть уравняла так, что и не разобрать теперь, север ли, юг ли был за их спинами. И пламя, охватившее, кажется, даже море. Откуда в лесу взяться морю, задуматься было некогда, видение исчезло, стоило лишь присмотреться. Видение - но не огонь, зарево которого из мира колдовского полусна выплеснулось в реальность, сияя теперь все ярче между обломками стен и рассыпавшимися колоннами. Огонь, живой настолько же, насколько живы были стражи эгдорасского леса.
Принцесса направилась вперед так быстро и уверенно, что Филипп сначала подумал, что ее опять ведет медальон, но на этот раз она не сжимала его в руке, и во всем ее облике было нечто, едва ли не кричащее о том, что что-то не так.
  - Асдис?
С тем же успехом можно было пытаться дозваться одну из выстоявших мраморных колонн. Девушка продолжала идти вперед, не обращая внимания не только на оклик, но и на то, что под ногами были отнюдь не отшлифованные тысячей ног камни храмовых ступеней. Она оступалась, перешагивала через покрытые мхом коряги, спотыкалась, подол ее платья и разорванный когтями твари плащ цепляли цепкие плети колючего кустарника, оставляя, должно быть, и на коже царапины, но дочь Асбьорна двигалась вперед молча и целеустремленно  видя только слепящий свет.
Свет не разрубить мечом, будь он хоть трижды священной реликвией. Свет не загасить ни проклятием, ни молитвой. Как бороться со светом, - Филипп не знал, как не знал и того, почему нужно бороться с ним, и только растущая в душе, казалось бы, необоснованная тревога, требовала остановить ее или хотя бы убраться отсюда самому.
Филиппу не раз случалось встречаться со страхом: иногда в лице врага, занесшего меч для удара, иногда - самого себя. Редко, но намного хуже - со страхом, который не имел ни лица, ни видимых причин. Но ни разу - с таким, который заставил бы его спасать свою жизнь, забыв о чести. Когда-нибудь - маршал знал это почти наверняка - ему придется предстать и перед таким. Когда-нибудь. Не сегодня.
Он догнал принцессу не без труда тогда, когда она пересекала центральный неф, как бы он здесь ни назывался. В десятке шагов начиналась и алтарная часть, залитая тем самым светом, или служившая его источником. Свет пульсировал в такт пульсации рукояти меча, свет обжигал - но обжигал холодом. Свет рождал звуки. Шепот сотен голосов, казавшихся невнятным гулом, но это только если не прислушиваться, а стоило лишь сосредоточиться, разобрать можно было едва ли не каждое слово. Одни голоса были смутно знакомыми, другие Филипп не знал, а, может  просто не помнил, одни умоляли, другие угрожали, третьи обещали награду, но все они и каждый из них просили об одном.
Они просили о помощи.
Они просили о тепле.
Они просили лишь протянуть им руку.
На секунду - а может и не на секунду, может на минуту, на час, на столетия - сознание уплыло на волнах этого шума, сковывая волю, но новый тон в этом хоре, занудный и требовательный, как всегда, голос Жоржа Артуа, заставил маршала вздрогнуть и отшатнуться, схватив готовую сделать последний шаг Асдис за руку и рывком потянув за собой так, что она потеряла равновесие.
- Не смей! Останься!

олос Асдис звучал так, как будто герцог пытался обвинять лично ее в том, что приписывал шестерым, и в другой раз, услышав такой накал он бы остановился и попросил прощения за то, что позволил себе забыть о правилах дипломатических игр с северными соседями. Но не так давно принцесса сама просила его не прятать свои мысли под этой маской, и он обещал, а теперь так важно было, чтобы она если не приняла, то хотя бы услышала и поняла.
- Бездна - не наказание для грешных душ, а последний шанс получить очищение от грехов, пройдя испытание огнем.
Что творилось в голове у принцессы, в головах у всего языческого Солина, и кто был этому виной? Шестеро? Нет, здесь явно прослеживалась человеческая рука. Кто-то очень не хотел, чтобы такие, как Асдис знали правду о Едином, и старательно искажали ее, превращая во что-то невообразимое, изломанное, уродливое. Позволить совершившим даже самое тяжкое зло при жизни, совершать его и после смерти, было очень странным решением. Впрочем, кто бы ни сотворил подобное, сделал он это лишь с телами преступников, потому что над их душами властен был только лишь Создатель, и Филипп, по мере того, как Асдис продолжала говорить, мог лишь качать головой, удивляясь тому, как может она со спокойным сердцем принимать на веру совершенно дикие вещи. Всю жизнь замаливать грех? Неужели кто-то и в самом деле считал, что переход в лоно истинной веры происходит именно так?
- Я не церковник, Асдис, я мало что понимаю в их прениях о том, сколько человеческих душ могло бы уместиться на острие иглы, и не учился поддерживать богословские диспуты. Может, вам стоило бы поговорить с тем, кто мог бы ответить вам цитатами из священных книг, а не просто уверенностью, идущей из сердца. Но я уверен, намеренно или нет, вас ввели в заблуждение. Какой отец, найдя давно украденного у него ребенка заставит того умолять о прощении за годы отсутствия? Создатель с радостью прощает грехи раскаявшимся и, конечно, принимает в свои объятия тех, кто сам приходит к нему, не наказывая за это и не требуя бесконечно искупать прошлое, а его покровительство защитит вас от мести тех, кто здесь зовет себя богами.
А в том, что шестеро были мстительны, сомневаться не приходилось, и слова Асдис лишь подтверждали это. Она не верила в то, что милость Единого безгранична, но лишь потому что никогда не знала настоящего бога. Филипп чувствовал, что сказал слишком мало, и должен был сказать больше. Но величественные руины едва ли не парализовали те мысли, чувства, слова, которые не относились к ним и не заставляли замереть перед лицом былого величия.
Он и сам не знал, что значит "перенесен", само собой сорвавшееся с языка. Лишь чувствовал, что это так, но чувства не вынешь из груди, чтобы расстелить, как карту, и объяснить, что где расположено, и откуда там взялось. Хотел бы, верил, что тогда многие вопросы, которые принцесса не успела даже задать, разрешатся для нее сами собой, но самое главное - истает то щемящее чувство, которое, наверно, испытал бы любой, видящий обломки безвозвратно утерянной красоты.
- Вы должны увидеть своими глазами. Возможно, Его Величество позволит вам...
Герцог вдруг понял, что и в самом деле готов просить Эйнара разрешить принцессе поездку за Лагуз, не думая о том, насколько такая просьба имела шансы не быть высмеянной. И мысли о том, какие приведет аргументы, тоже оставлял на потом, и желая только услышать, что сама Асдис думает о такой возможности, готова ли она лично встретиться с другой страной, другой верой, другими взглядами, другой реальностью, так непохожими на те, которые знала здесь с самого рождения. Но принцессу в один миг перестали интересовать и Единый, и храмы, и путешествия. Ее влек к себе свет, и на оклик она не обернулась, продолжая идти к источнику. Почему она не останавливалась, почему лишь она не могла остановиться - Филипп не знал, и не пытался даже догадаться, пока наконец опять не перехватил ее взгляд - опять живой взгляд, не устремленный куда-то в бездну - когда она буквально оказалась на его руках. Он и тогда не знал, что ответить на ее вопрос, как не знал и что делать дальше, мог лишь крепко держать ее за содрогающиеся от кашля плечи, пока она приходила в себя, давая не столько опору, сколько чувство того, что она здесь не одна, что она все еще здесь, на этом свете, они оба все еще живы. И Асдис, может и в самом деле чувствуя необходимость, тоже держалась за его руку - но лишь одной, продолжая сжимать в другой медальон, отлитый в виде волчьей головы. Тонкие пальцы были в крови, как и рукав ее платья, но не амулет, которому для того, чтобы сверкать в темноте леса, хватало даже смутных отблесков лежащего на земле факела. Разжать ее пальцы казалось почти невозможным, но медальон выскользнул из ладони, стоило рвануть цепочку, на которой он держался, и уже в следующую секунду был с силой отброшен вдаль, куда-то в сторону алтаря. Попал во череп несчастного, которому повезло меньше, чем Артуа, и мертвая голова покатилась с сухим грохотом, возрождая к жизни лесные звуки.
- Похоже, эта штука смогла найти не только тело, она вела вас дальше. Слишком далеко.
Благодарности были ни к чему и, по правде говоря, для них было слишком рано. Герцог снял свой плащ - на этот раз он был принцессе куда нужнее, чем тогда, в заснеженной галерее замка - укрыл им плечи девушки, плотно запахивая на груди. И тут же ощутил, как холод - почему холод, разве в бездне не полыхает негасимое пламя? - пробирается под кожу и тянет мертвецки-синие пальцы к сердцу.
- Мы должны выйти отсюда, и быстро. Для архиепископа мы сделали все, что было в наших силах, пора подумать о себе. Вы еще можете идти?
Голоса не хватало, как будто та же рука сжала еще и горло. Филипп поднялся на ноги, поднимая и Асдис и даже не пытаясь объяснять, что понесет ее на руках, если это будет необходимо, пока хватит сил. Не говорил и о том, что теперь уже вовсе не был уверен, что это поможет им выбраться из леса к утру. Вообще дожить до утра. Не говорил не потому что это вряд ли подкрепило бы ее дух. Не потому что это было понятно безо всяких слов. Потому что единственное, что он позволял себе вновь и вновь молча произносить - были слова, которые сейчас давали свет - такой же гаснущий, как лежащий в снегу факел, и такой же жизненно необходимый.
...Единый подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что он со мной...
И кроме этого, всего лишь еще один простой вопрос
- И знаете, куда?

Принцесса бросилась защищать свой медальон так, как будто это было творение ее собственных рук. Ну конечно, все северяне росли в абсолютной вере в безопасность и полезность колдовства, в уверенности, что оно послушно им и существует лишь для того, чтобы исполнять их желания. Они и думать не хотели о расплате, о том, что магия существует лишь для того, чтобы заманить их в ловушку. Это могло бы быть даже забавным, но не тогда, когда эта уверенность мешала видеть то, что творилось у них прямо под носом.
- Не должен? - Но сделал это. Или и в самом деле, это была вина не зачарованной вещи? Но стоило ли искать сложные ответы, если простые лежали на поверхности? -  Откуда вы знаете? Не воля его создателя, даже если вы доверяете ему, дает этой вещи силу. А то, чего вы предсказать не можете.
Не стоило бы говорить этого, и герцог пожалел о своих словах, лишь вглядевшись в глаза Асдис. В этом взгляде был даже не страх, которого можно было ожидать от юной девушки в проклятом лесу. Хотя теперь Филипп не мог вспомнить, чтобы хоть раз видел страх в ее взгляде - ни сегодня, ни тогда, в подземельях храма. Не уловил или, может, забыл? В бесстрашие принцессы он не верил, как не верил в то, что любой человек в здравом уме может не бояться ничего. Сейчас же в этих глазах застыла растерянность и еще что-то, что он не смог определить. Злость? Бессилие? Разочарование? Бесполезно - как он ни старался, читать по лицам всегда было для него слишком сложной задачей. Да и принцесса поспешила вновь опустить взгляд, как будто они опять разговаривали в каком-то из холодных, но куда более гостеприимных залов дворца.
- Обязательно, - Филипп кивнул в подтверждение ее пророчества с самым серьезным выражением лица. - Хотя бы ради того, чтобы увидеть вас еще раз: вы ведь принесете мне целебных настоек? Обещаю больше не проповедовать.
И, конечно, то, что она могла идти, хоть бы и недолго, было отличной новостью. Плохой было то, что идти придется не налегке. От мысли вручить принцессе надежно упакованного архиепископа, чтобы тот не пострадал, в случае очередного падения или нападения монстров, он по здравом размышлении отказался и отдал девушке факел. И рад был бы этого не делать, позволяя ее многострадальным рукам наконец отдохнуть, но сам он предпочел не выпускать рукоять меча, а свет все еще был им нужен, несмотря на то, что Асдис, как неожиданно оказалось, знала тропу. Маршал бросил на нее быстрый взгляд, пытаясь представить себе, как королевская чета спокойно отпускает дочерей одних в проклятый лес, со времен Великой войны, заселенный живыми мертвецами, но решил оставить все вопросы на другой раз. Когда-нибудь, когда готов будет услышать ответы.
Обратный путь казался намного более долгим, чем была дорога в сердце леса. А может, и в самом деле был таким. Пока тропа позволяла двигаться плечом к плечу, Филипп аккуратно поддерживал Асдис под локоть: если она опять оступится, даже падать лучше было бы вдвоем - а в те моменты, когда она становилась слишком узкой, шагал вперед, благо принцесса не спорила, признав наконец его правоту, или просто от усталости. Лес однако не становидся светлее или реже. Он вообще не менялся. Не слышались человеческие голоса, и снег спокойно лежал на лапах елей, не сбитый чьим-то неосторожным движением. Это казалось весьма странным, если вспомнить, сколько людей вышли на поиски этой ночью, но Асдис то ли ничуть не удивлялась, то ли успешно скрывала. Во всяком случае, их собственных следов тоже не было заметно, и это значило, что они не ходили по кругу.
Спокойствие ей все же изменило. Нескоро, но она не выдержала тишины, или для нее это вовсе не было тишиной? Герцог сжал ее локоть и попробовал изобразить ободряющую улыбку. Что же, если для душевного равновесия ей нужны были просто разговоры, она обратилась по адресу.
- Уедете отсюда с нами, Асдис? Маргг найдет для вас место в своем экипаже. Хотя бы ненадолго, но вы должны побывать на юге. Да, знаю, я уже говорил это - и про Коньян, и про горы, и про звездопады - хотя, кажется, я вам не рассказывал про Арно Фортеньяка и его гранатовые рощи... - он задумался, но ненадолго, говорить про родные земли было проще всего и, кажется, зима и тьма на полшага отступали от одного только упоминания о солнечных землях на краю мира. - Я буду просить Его Величество позволить вам эту небольшую поездку. В конце концов, почему бы и нет, если наши страны не враждуют, и Луи успел подтвердить все союзные договоренности. Вы спрашивали о моих наставниках - я познакомлю вас с ними, и вы сможете обсуждать любые тонкости священного писания так долго и подробно, как только захотите. Вы должны увидеть Эсгарот, даю слово, вам понравится...
Тирада была прервана самым бесцеремонным образом в тот самый момент, когда Филипп, войдя в раж, готов был начать живописать прелести столицы, к которой питал отнюдь не самые теплые чувства, напрочь забыв о правиле "не привлекать лишнего внимания". Кажется, там было и другое, настоятельно не рекомендовавшее реагировать на чужие голоса, но сдержать нервный смешок в ответ на слова старухи было выше его сил. Да, пожалуй, это именно они вдвоем были самым жутким, что можно было встретить в этом лесу. Это ведь именно они пытались выглядеть людьми, очевидно таковыми не являясь, они ходили по лесной чаще без намека на факел или лампу в руке, они теснили первых встречных с единственной знакомой тропы.
- Нет.
Филипп крепче перехватил руку принцессы, которая, не позволяя старухе приблизиться к ней, кажется, не замечала, что почти сошла с дороги, а лес, в отсутствие ветра опять зашумел, как будто намереваясь повторить финт, который с самого начала разделил их неболшую группу, и заставить начать все заново. Острие меча все еще смотрело в землю, пусть и готовое в любой момент сорваться в бой, и его рукоять - когда маршал начал прислушиваться к ее подсказкам, он и сам понять не успел - оставалась на удивление равнодушной к происходящему.
- Вы знаете дорогу, принцесса, и мы пойдем вперед.
Старухе как будто и дела не было до его слов. Бросив на Филиппа насмешливый взгляд и прбормотав в ответ что-то неразборчивое, она быстро потеряла к нему всякий интерес и, пытаясь высмотреть что-то за его спиной, обратилась к принцессе.
- Холод-то какой, а они всё себе ходють, малахольные... Отдай бабусе огонь, добрая девочка. У тебя его так много, а у меня руки-то всегда так мерзнут.

Не отвечать тому, что вышло навстречу, было ничуть не лучше, чем игнорировать варга или не обращать внимания на драуга. Правда, Филипп все еще считал, что лучше всего отвечать тваряи не словами, а сталью, но эта была хитрой. Она не походила ни на зверя, ни на ожившего мертвеца. Честно говоря, больше всего старуха похожа была на старую няньку, которая рассказывала ему в детстве сказки всех трех королевств, приберегая северные для тех вечеров, когда, вместо того, чтобы улечься в кровать, младший принц Брейвайна приказывал седлать коня и объявлял всем, что он уже достаточно взрослый, чтобы прямо сейчас пойти и уничтожить знаменитое чудовище Руана. Та, конечно, носила не лохмотья, а дорогие платья по брейвайнской моде, но ее согнутая спина и надтреснутый голос так причудливо возродились теперь, спустя почти четверть века, что на мгновение показалось - она вот-вот заведет одну из бесконечных своих историй о губительном колдовстве и той силе древних существ, перед которой бессилен любой смертный. Образ, который это выбрало для себя, не позволял напасть на нее  во всяком случае, до тех пор, пока оно не нападет первым. Впрочем, меч герцог все же поднял, выставляя между людьми и порождением леса преграду, которая могла бы показаться эфемерной, но отнюдь не была такой.
Неизвестно, кто обескуражил его больше: старуха, запросившая огня, когда порождения тьмы должны были в страхе бежать перед ним, или Асдис, начавшая торговаться, как бдто  в самом деле готова была расстаться с единственным источником света. А может, это был смех. Смех, который, конечно, не мог принадлежать утомленному жизнью человеку, да и мог ли он вообще быть человеческим? Филипп обернулся к принцессе с вопросительным взглядом, но старуха неожиданно потребовала ответа уже от него. Асдис, как назло, молчала, а еще через секунду оперлась на поддерживающую ее руку: зелье закончило действовать.
Старуха тоже видела это, но не спешила помочь, продолжая бессмысленный торг за факел, которому не было и не могло быть правильной цены. Меньше всего маршал хотел оказаться вовлеченным  в эту глупую игру, где играл бы не он, играли бы им самим. Тварь не могла дать ничего, что не вышло бы потом просителю боком, потому что одаривала за его же счет. Проклятый лес и его детища не могли бы сделать для людей ничего. Зато он мог бы не делать ничего плохого,  и это уже было бы сродни чуду.
- Пусть все, кто вышел сегодня на поиски в лес, к рассвету вернутся, - он едва не остановился, но картины из все тех же нянькиных сказок заставили торопливо продолжить, - живыми. И, - немного подумав, добавил он, решив, что если уж называть цену, то называть от души, - здоровыми.

Асдис сдавала буквально на глазах, и совсем скоро поддерживать ее и одновременно следить за тварью стало слишком сложно. Настолько, что старуха осмелела и потянула руки к клинку. В другой раз рук у нее не стало бы в тот же момент, но теперь, осторожно усаживая Асдис у своих ног на тропу, приходилось невольно слушать новые условия. Условия, которые предложить мог только глупый выкидыш бездны, никогда и близко не бывший человеком. Взвалить раны всех, отправившихся сегодня в лес мужчин, которые, будучи в основном брейвайнскими  солинскими гвардейцами, вряд ли разменивались на то, чтобы беречь собственную шкуру в ущерб делу, на плечи принцессы, зная, как убивает и сводит с ума боль, - неужели кто-то мог на такое согласиться? Филипп не мог, да что там, он даже не мог представить себе, как всерьез рассматривает такое предложение. Конечно, людей, по милости Луи и дурости Артуа пострадавших в проклятом лесу, было жаль. Многих брейвайнских гвардейцев Филипп знал в лица и по именам, но и среди солинцев, быть может, тоже попадались достойные, даром что язычники. На долю секунды герцог даже допустил, что может понять, отчего те не страмятся в единобожие:  сталкиваясь постоянно с такой дрянью, как этот лес, нетрудно было впасть в заблуждение и предпочесть шестерых защитников одному  каким бы сильным тот ни был. Кроме того, где-то в этом же лесу бродил еще и оруженосец, за которого маршал нес личную ответственность. И каким бы разумным ни казалось сейчас вообще отказаться от сделки, скрепя сердце, Филипп сделал последнюю попытку договориться.
- Не она. Я. И ее боль тоже.
Овета не последовало. Нет, ответ был - им стал все тот же ледяной нечеловеческий смех. Тварь веселилась, тварь не желала уступать, тварь действительно считала, что может получить что-то другое. А Филипп исчерпал свои дипломатические таланты, завершая торг ударом меча, который наверняка рассек бы напополам старуху, будь она человеком. Но она не была. Порождение бездны взвилось под нависающие кроны серебристым облаком, оставляя за собой лишь запах гнилого болотного тумана и дуновение ледяного ветра, которое затушило огонь факела,  выбивая его из ослабевшей руки принцессы и щашвыривая куда-то в чащу. Тьма сомкнулась мгновенно, как будто Единому мало было испытаний, и он решил послать еще и слепоту. Стволы деревьев, еловые лапы, сама тропа пропали из виду, и , казалось, только снег продолжает белеть, излучая мертвый потусторонний свет, который лишь сгущал темноту. Рассчитывать оставалось разве что на память, в которой запечатлелась тропа, и надежду на то, что запечатлелась она безошибочно. Мысленно проклиная минуту, когда он решил истратить масло, даровав растерзанной волком ведьме вечный покой, Филипп вернул меч в ножны, поднял Асдис на руки и осторожно пошел вперед, мерно, в такт шагам повторяя почти неслышно, даже не понимая, что говорит вслух, слова молитв, которые память подбрасывала в последнем спасительном усилии.
- Под твою защиту прибегаю, святая Катарина, по праву своей крови от слезы твоей...
Всего несколько шагов, и казавшийся бесконечным лес начал меняться.
- Пребудь со мной всегда, убереги от искушения и зла...
Пробивающийся сквозь стволы бледный рассвет герцог принял сначала за очередной морок.
- Проси отца твоего по благости его даровать жизнь вечную и благодать...
Но свет не спешил исчезать, тропа стала шире, и, стоило присмотреться, то тут, то там заметны теперь были следы пребывания людей.
- И будет со мной его сила и твое милосердие.
И наконец, вильнув последний раз, она вывела на дорогу, не более, чем в полумиле от городской стены, за которой виднелись башни королевского замка. Филипп облегченно выдохнул, поднял в небо взгляд, который до тех пор не смел отвести от тропы, как будто от этого она могла бы исчезнуть.
- Уста мои восхвалят тебя, во имя твоё вознесу руки мои. Благодарите Создателя, Асдис, вы дома.

Она бы не вспомнила о том, что согласилась провести эту встречу сегодня, если бы только не Гвендолин, которая все же рискнула напомнить принцессе, утомленной богатым на переживания днём, что после ужина, который она благополучно пропустила, ее ждут в одной из малых залов гостевой половины дворца. Всё-таки, во фрейлинах была польза – никто из местных слуг не рискнул бы прерывать отдых Ее и без того довольно нервного Высочества, а искренне переживающая за нее Гвен была на это вполне готова. Где в Офире откопал это доброе сокровище Дейрон было откровенно неясно, но фрейлина была одной из тех дам, что помогали ей этим летом, и именно она больше всех волновалась за то, чтобы у северной принцессы все складывалось благополучно, вот и сейчас она хлопотала над Асдис, помогая ей привести себя в порядок и осторожно расспрашивая, как давно та знакома с женихом Её Высочества Леонетты, и что может о нём рассказать.

Рассказывать принцессе почему-то совсем не хотелось, и она ограничивалась довольно сухими фактами, но и они для впечатлительной девушки были вполне достаточными, чтобы как-то комментировать происходящее и делать свои, часто очень далекие от реальности, предположения по поводу личности принца Западного королевства. Гвен можно было понять – новость о свадьбе начала распространяться по дворцу буквально сразу же, как офирская делегация прибыла домой, но громко об этом не говорили, не находя в себе смелости радоваться и распускать всевозможные сплетни, когда с младшей принцессой случилось подобное несчастье. Но горевать из-за чужих потерь при всей своей преданности королевской семье для юных девушек было трудновато, поэтому всеобщая траурная атмосфера их заметно тяготила, и в таких ситуациях, как сейчас, они находили отдушину. Асдис тем же похвастаться не могла. Новость о предстоящем торжестве оказалась для нее несколько неожиданной и, обдумывая собственное поведение в Солине, принцесса то и дело чувствовала болезненные уколы стыда за то, что вела себя подобным образом, да и в целом, что отвлекала внимание Филиппа от молодой невесты. Одним словом, было в этом во всем что-то неприятное, но объяснять себе, что именно, принцесса не могла, да и не хотела, а обратиться было не к кому: Реджины здесь не было, тетушка давно умерла, а ведь ее присутствие сейчас помогло бы всем, а мать она сама не желала бы видеть в Офире ни под каким предлогом.

Фрейлина продолжала что-то щебетать, спрашивая то про турнирную корону, то про какие-то совершенно немыслимые подвиги, о которых слышали придворные дамы здесь, но почти наверняка никогда не слышал сам принц, ровно до тех пор, пока они не приблизились к дверям малой гостиной. Асдис с трудом сдержала смешок, видя, как та подобралась и строго взглянула на свою компаньонку, и зашла внутрь. Что же, девушкам придётся смириться с разочарованием. Сегодня полюбоваться на жениха принцессы Леонетты им не удастся.
– Дамы, вы свободны, – кивнув герцогу, Асдис приподняла бровь, беззвучно спрашивая у фрейлин, почему они еще здесь, когда она отправила их заниматься своими делами. Гвен выглядела разочарованной, но порадовать принцессе ее было нечем: она подозревала, что Филипп вряд ли просил о встрече с тем, чтобы просто поговорить с Асдис о погоде или чем-то еще крайне дипломатическом, или потому, что просто хотел ее увидеть, и подозревала, что он будет благодарен, если их беседу никто не услышит. – И, Гвен, прикажи слугам подать вина.
– И что-нибудь перекусить, – закончила за нее заботливая фрейлина, вызвав, наконец, на сосредоточенном лице принцессы улыбку. Да, в отсутствии ужина закуски были бы весьма приятным дополнением к вину, определённо.

– С праздниками, – отозвалась Асдис, присаживаясь в кресло и указывая герцогу на место напротив. – Надеюсь, этот год будет во много раз удачнее, чем предыдущий. К слову, должна поздравить вас с помолвкой, вам досталась потрясающей красоты и крайне приятного нрава невеста.
Лео действительно была девушкой редкой красоты. Все знатные дамы, как водится, ухаживали за собой, используя тысячи разных способов, а старшей из кузин это как будто бы вовсе было не нужно. Асдис порой ей даже слегка завидовала – сестре удавалось выглядеть чудесно даже когда ее заставали врасплох. Поздравления, впрочем, все равно вышли заметно суховатыми, принцесса и сама это отметила, и поэтому поспешила продолжить разговор, привычно расправляя несуществующие складки на платье.
– Боюсь, в этот раз вы слегка неправильно интерпретировали события, Ваше Высочество. Моя поездка в Офир – не путешествие, а переезд. Дядя не хотел отпускать меня назад в Солин еще в августе и я, наконец, поняла, что он был абсолютно прав. Он предложил мне, буквально, сохранение моего титула и в Офире. Так что, прошу меня простить, но посетить ваше королевство мне, видимо, доведется только во время ваших свадебных торжеств.

Разумеется, все было не так просто, как она говорила, и уж точно понимание правоты Дейрона далось ей немалым трудом, но в целом она даже не врала. Все на самом деле было так, начиная с того, что дядя уже пытался запретить ей поездку на родину, говоря об излишней опасности этого предприятия, а она была слишком самонадеянна для того, чтобы услышать, что он говорит. Но какая, в сущности, разница Филиппу? Уж ему-то и приглашать в Брейвайн стоило совсем не ее, а свою будущую жену.
– Позволите спросить, чем вызван ваш довольно неожиданный визит? В замке к нему не готовились, иначе я знала бы об этом заранее. И что вы хотели спросить у меня? Насколько я знаю, дядя еще в день вашего прибытия принял вас, и, судя по рассказам, беседа была довольно длительной.
Совсем юный мальчишка-паж, тем временем, внес кувшин вина, кубки и поднос с фруктами, а после, подгоняемый шикающей из-за двери Гвен, исчез также быстро, как появился. И всё-таки все дворы, что в Офире, что в Солине, что, почти наверняка, в Брейвайне, были абсолютно одинаковыми, как бы там не казалось на первый взгляд, и это, определённо, было одной из составляющих ее уверенности хотя бы в том, что здесь она может распоряжаться придворными и прислугой абсолютно также, как делала это дома на протяжении многих лет. И ее будут слушать, во всяком случае до тех пор, пока она сама не начнет тушеваться и сомневаться в своих приказах. Вот и сейчас она была убеждена, что никому в голову не придет их подслушивать после того, как она чётко обозначила, что она думает по этому поводу.

Асдис слушала. Смотрела на то, как странно реагирует на ее поздравления герцог, как он рассуждает о том, охотно ли Эйнар согласился бы отпустить ее в Офир, как он ведёт себя, и не могла понять одного: что же, в конце концов, происходит?

– Вы злитесь, – спокойно заметила принцесса, принимая из рук Филиппа кубок и нарушая, наконец, собственное задумчивое молчание. – С чем это связано? Помню, но, простите мне мое излишнее любопытство, но свадьба после войны? Это довольно, скажем, неожиданно.
Всё-таки, у Коньяна нет наследника. Чтобы там не говорил Филипп о дочери, погрузившись тогда, под солинскими звёздами, в одному ему известные воспоминания, всё это было не более, чем словами. Факты же говорили о другом – герцогство досталось брейвайнскому принцу в наследство от почившей супруги, и теперь, если уж говорить о смертельной опасности, в упоминании которой Асдис до сих пор видела только издёвку, она могла бы означать, что приграничное герцогство так и не перейдет от маршала к его детям, а Брейвайн лишится первого претендента на престол после бездетного Луи. И Филипп был на это готов. Оставалось лишь гадать, в чем крылась причина: в его излишней самонадеянности или в каких-то неизвестных ей обстоятельствах, которые не позволяли заключить этот брак раньше. Принцессе хотелось верить, что маршал здраво оценивает все возможные перспективы, но тогда она, откровенно говоря, уже совершенно ничего не понимала. Существовала, разумеется, еще возможность того, что эта свадьба представлялась не совсем династическим союзом, и Филипп просто не хотел подвергать Леонетту риску остаться вдовой, но с учётом того, что, как казалось Асдис, кузина и принц практически не были знакомы, эта версия казалась совсем уж фарсом.

Однако долго размышлять об этом принцессе не удалось. Филипп ловко перевёл тему, заставив ее растерять напускное безразличие и удивлённо вскинуть брови, оставляя кубок в сторону с тем, чтобы не расплескать вино.
– Откупился? Право, я не тешила себя надеждами, что ко мне относятся не как к товару, но подобная формулировка, определённо, не может не веселить. Что же, я могу удовлетворить ваше любопытство в полной мере. Не уверена, что вы об этом осведомлены, но после падения моего отца я провела более полугода в бегах вместе со своей матерью. Позднее, уверившись в том, что она обезумела, и так и не поверив в будущее младшего брата на троне, я сбежала. Сбежала сюда, в Офир. Дядя принял меня, как принимал всегда, и когда мне взбрело в голову, что моя старшая сестра не справится одна, он не хотел отпускать меня назад в Солин, и был прав. Только для того, чтобы это понять, мне потребовалось время.
Говорить правду – это легко. Во всяком случае, так принято было думать. Только Асдис от чего-то было совсем не легко. Каждое следующее предложение давалось ей с огромным трудом, и она едва сдерживала себя от того, чтобы не сорвать всё копившееся последние недели раздражение на маршале, который, в сущности, был совершенно не причем и всего лишь задавал вопросы, которые искренне его интересовали. Она перевела дух, глубоко вздохнула и продолжила, снова поднимая кубок и с силой сжимая его пальцами.
– Его Величество сделал это именно сейчас, получив после случившегося с Алисанной моё согласие. Вы ведь уже знаете, что организатором похищения выступил один из бывших друзей моего старшего брата? У меня больше нет сил оставаться частью этого балагана, когда все вокруг будто с ума сходят, Филипп. А здесь меня, в отличие от дома, хотят защищать. Что до цены, – принцесса задумчиво прикусила губу. – То я думаю, дяде не понадобилось предлагать что-то сверх того, о чем он с Ловдунгом уже договорился. Скорее пригрозить разрывом этих договоренностей, если моя безопасность, конечно, этого, по его мнению, стоила. Я не знаю, правда. Об этом вам лучше спросить у него самого.

Выдав всю эту тираду, Асдис опустила глаза, разглядывая искрящееся в кубке вино. Возможно, всё это – совершенно не то, что герцог хотел бы услышать. Возможно, он ожидал от нее вежливой уклончивости и рассуждений о том, сколько обозов с зерном или чем-то еще могла бы стоить Офиру ее относительная свобода, но все это было, в сущности, слишком мелко. Щеки принцессы чуть раскраснелись, а глаза, если бы только в них можно было заглянуть, все еще горели. Ей было немного стыдно за собственную несдержанность, однако однажды сказанное слово уже не получится вернуть назад и все извинения, которые она смогла бы сейчас из себя выдавить, выглядели бы еще более ненатурально, чем неловкое поздравление с помолвкой. К чему же топить себя еще сильнее?
– Моя кузина всегда была для меня младшей сестрой. Мне всегда было легче общаться с Лео, однако это не меняет того, что офирские принцы и принцессы для меня ничуть не менее родные, чем солинские. Мы провели вместе почти всё детство.
Речи о стремлении к правде и справедливости вызывали только горькую усмешку. Вряд ли герцог здесь получит правду, за которой так гнался. Вряд ли эта правда его бы обрадовала. Вряд ли... А, впрочем, может быть она и сможет ответить на часть его вопросов, хоть и задавал он их отнюдь не по адресу. Почему вообще именно ей? Внутри Асдис что-то разрывалось по частям: с одной стороны, она и хотела бы сказать, чтобы ее оставили в покое, но это было бы ложью. И она бы отказалась от встречи, если бы действительно не желала на нее прийти.
– Не слишком удачное колдовство. Или слишком серьёзная травма. Мы не знаем, что было повреждено у Алисанны после нескольких часов наедине с этим сумасшедшим, поэтому, честно говоря, никто не знает, где магия дала осечку. Но ничто не возвращало ей жизнь, потому что она, к счастью, и не умирала.

Ни слова лжи. В любой другой ситуации Асдис бы торжествовала, радуясь тому, как удачно у нее выходит отвечать на поставленные вопросы, но не сейчас. Живы еще были в ее голове мысли о том, что все произошедшее – ее вина и ее ошибка, но сегодня они уже разговаривали об этом, пожалуй, слишком долго с самой Алисанной, а Филипп был явно не тем, для чьих ушей подобные беседы предназначались, даже если бы принцессе захотелось заплакать и повиниться бы и сейчас.
Плакать и не хотелось. Допив вино и вернув кубок на поднос, Асдис провела заледеневшими даже в тепле Рэдфорта ладонями по лицу, смахивая лишнее раздражение и заставляя себя улыбнуться Филиппу, который, в погоне за нужными ему ответами, пересёк столько километров пути.
– Просто скажите, что именно вы хотели бы узнать, и что вас мучает настолько, что вы отложили путь домой. Возможно, я правда могла бы помочь, вот только вряд ли – пересказав всё то, что вы наверняка, я так предполагаю, уже слышали от дяди. Вам ведь не это нужно, так

Перенос свадьбы был условием дяди. Это одновременно многое объясняло и тут же задавало все новые и новые задачки, решить которые самой Асдис было не под силу. Желание Леонетты сыграть свадьбу летом, а не зимой? Попытка дать дочерям шанс оправиться после поездки в Солин? Что-то иное? И все ещё оставалось совершенно непонятным, почему на это соглашался сам Филипп и что настолько важное он мог получить вместе с рукой старшей кузины, если даже не скрывая уже своего раздражения, он ни от чего не отказывался? Слишком, слишком сложно. К тому же, свадьба, откровенно говоря, была не ее делом, и все это любопытство только загоняло ее все ближе и ближе к тупику, в котором она не могла разобраться даже в собственных эмоциях, не говоря уж о чей-то там мотивации.
– Забудьте на секунду про предсказания, когда вы все время о них вспоминаете, создается впечатление, что вы или издеваетесь, или еще что похуже – слишком на них зациклились, – усмехнувшись, Асдис покачала головой. – Я не отказываюсь от своих слов, однако все мы сами творцы своей судьбы, пусть и ведут нас по нашему пути Боги. И ваш не должен закончиться этой войной и смертельной опасностью на ней.

Впрочем, амидская кампания, как оказалось, была далеко не единственным, а может и вовсе не первостепенным из того, что беспокоило Филиппа. Асдис до сих пор было невдомёк, почему брейвайнский принц принимает так близко к сердцу всё то, что, в сущности, не связано с его родным королевством напрямую. И его слова только больше принцессу запутывали, так и не давая никакой конкретики. Чьи-то союзники, очевидно неправильные выводы об общем смысле произошедшего, последствия, которые он усмотрел в свершившейся трагедии – каша в голове маршала, кажется, была и в самом деле почище той, что сейчас находилась в голове у нее самой. Будто бы в подтверждение ее слов, он встал и начал расхаживать по гостиной, дополняя весь тот хаос, который только что сам же и описал, но так и не говоря ни слова конкретики.
– Не мельтешите, – принцесса поднялась из своего кресла и, так и оставив наполненный кубок невостребованным на столе, сделала несколько шагов к Филиппу, внимательно за ним наблюдая. – Пожалуйста. Давайте попробуем разобраться.

Была в Асдис одна черта, с которой она сама не находила способа бороться – объяснять ей всегда было чуть проще, чем разбираться в том, в чем давно запуталась сама. На этот раз очень многое из того, о чем говорил Филипп, было далеко за пределами ее собственных чаяний и интересов, которые на поверку оказались чуть более приземленными, нежели мир во всем мире, за который, похоже, ратовал маршал. Но, размышляя сейчас о каких-то идеалах, он терял из виду что-то важное, и северная принцесса пока не могла понять, что именно. Но теперь, пожалуй, и сама хотела бы это сделать. Настолько, что слова о чернокнижниках уже практически пропустила мимо ушей.
– Во-первых, этот человек уже не был союзником моей семьи. Вряд ли он вообще был чьим-то союзником. Дело в том, что графа Хэдмарка никогда нельзя было назвать самым уравновешенным и, пожалуй, даже здоровым, человеком. Если я достаточно хорошо знаю свою мать, она не стала бы ему доверять сейчас. А он бы не стал присягать кому-то еще, слишком... болезненно дорог ему был кронпринц Эйнар. И в этом я уверена.
У маршала явно были какие-то свои представления о случае на охоте, и он имел, пожалуй, на них право, как и любой другой человек, но в отличие от многих он не имел другого права – распоряжаться этими представлениями, не имея доказательств своей правоты.
– Хотел ли он убить принцессу? Вы так и не сказали, как видите ситуацию вы, ограничившись весьма философскими размышлениями. Что вы имеете в виду? Что именно для вас сомнительно? Даже если он и скрывался неподалёку от столицы достаточно долго, а не прибыл в ее окрестности незадолго до своего преступления, это лишь еще один камень в сторону Ловдунгов, которые не умеют быть правителями и не могут самостоятельно организовать безопасность на принадлежащих им землях. Если уж вы хотите попытаться получить от меня какие-то ответы, то говорите прямо, какие последствия кажутся вам тревожными.

То, к чему приходил герцог дальше, впрочем, было несколько сложнее, и на этот раз Асдис не могла утверждать свою правоту так легко. Большая политика была делом слишком сложным, чтобы в свои семнадцать она была действительно готова погружаться в нее с головой, но оступаться теперь и спешно говорить, что она ничего в этом не понимает, было бы просто глупо и фальшиво. Она понимала. Может быть, по-своему, может быть, неверно, но это явно было ничем не хуже того, что мог сказать сам Филипп. Даже если после он решит поднять все ее слова на смех, думать об этом уже поздно.
– Этот союз был создан сто пятьдесят лет назад. Еще пятьдесят – обновлен, стараниями наших дедов и прадедов. И все эти годы он держался, на самом деле, ни на каких не на договорах, а на железном слове железных королей. Знаете, почему он рушится? Не из-за отсутствия кровных уз и общего врага или, чего доброго, не из-за веры, которая давно не имеет к политике прямого отношения, а из-за того, что двух таких королей Союз лишился со смертью моего и вашего отцов. И их место, как ни прискорбно, до сих пор остается не занятым. В Солине его совершенно точно не сможет занять мой младший брат, и я не уверена, что сможет Эйнар. А между тем мир создаётся руками и решениями правителей, которые умеют не вмешиваться туда, куда им вмешиваться не следует, которые чётко разграничивают, где заканчиваются интересы Союза и начинаются интересы отдельно взятого королевства. Он может быть разрушен только в том случае, если кто-то захочет намеренно его разрушить, принимая каждое неосторожное движение и слово непозволительно близко к сердцу.

Она коротко коснулась рукава Филиппа, чтобы привлечь к себе его внимание и заглянуть к нему глаза в поисках понимания ее слов. В погоне за истиной он явно увлекался, забывая, что эта истина может оказаться той, которая будет ему не по вкусу. И тут же цеплялся за постулаты веры, за рамки, так, как будто они могли Союз, его королевство или хотя бы его самого от чего-то оградить. Наверное, она сама делала также, но верить в это почему-то не хотелось. К тому же, ее слово, в отличие от слова маршала, не решало ровным счётом ничего. Даже ее мнением, в сущности, интересовались не слишком часто, именно поэтому она могла позволить себе практически любые высказывания. Иллюзия или нет, то это успокаивало и позволяло продолжать разговор.
– Жизнь и смерть в руках Шестерых, а храмовники приравнивают себя к Богам, решая, кто был достоин родиться на свет, а кто должен умереть. При том, что детей магией награждают отнюдь не родители и не они сами о ней просят. И это всё – также недопустимо, – она смотрела на принца в упор, но теперь без малейшей тени раздражения или агрессии, которые спали, кажется, стоило только ей подняться на ноги. – Суть в том, что в любой религии и любой культуре есть то, что можно заклеймить. Вы, разумеется, говорите о том, что запрещено и у нас, но мне кажется, что проблема ваша кроется куда как глубже. Говоря о чернокнижничестве, вы уверены, что сможете отличить его от другого колдовства? Что сможете отличить искусную магию от медицины? Не торопитесь, я отвечу за вас – нет, не сможете. Потому что ваша культура отрицает колдовство, оставляя его в рамках старых сказок. Однако если бы все три страны союза объединяла всего одна вера, вы бы знали еще меньше. И знаете, чем бы закончилась амидская кампания? Тем, что, встретив на поле боя колдунов или магических тварей, ваши воины либо бежали бы, совершенно не понимая, с чем столкнулись, либо однозначно проиграли бы, откровенно не понимая, куда бить. А так у них есть шанс защититься знанием – тем, что мертвецу необходимо отрубить голову, ведьму нужно сжечь, а все, созданное чернокнижником, разрушится вместе с его смертью. Да хоть даже тем, что пресловутые драконы могут существовать только как мощная, страшная, но созданная человеческими руками умелая иллюзия, внушающая ужас, но все еще ненастоящая. Понимаете?

Договорив, наконец, она выдохнула и вернулась к креслу, чуть опираясь на его спинку, будто потеряв разом весь запал. Осознание, что она опять наговорила слишком много того, о чем ее никто не просил, накатывало постепенно и начинало душить мерзким чувством стыда. Она и раньше корила себя за несдержанность, но была уверена, что за последние годы справилась с ней в полной мере и изображать холодную отстраненность больше не составляет ей труда, однако, присутствие и слова Филиппа снова и снова выводили ее на эмоции, вытаскивая откуда-то изнутри тщательно спрятанную там почти детскую горячность, которая теперь была приправлена совсем не детскими размышлениями. И эта неспособность справиться с собой бесила до зубовного скрежета.
– Простите. Это все лишнее, я не имею права учить вас или кого бы то ни было еще жизни. Забудьте мои слова. Мы, верно, зря затеяли эту беседу, раз я не могу держать себя в руках.
И Асдис опустилась на подлокотник, пытаясь разогнать в голове рой мыслей, которые вместо того, чтобы сложиться, для начала, во что-то удобоваримое, почему-то сразу лезли наружу, минуя заслон из благоразумия, дипломатии и королевского воспитания.

– Он сошёл с ума. Обезумел. Действительно перестал понимать, что творит. Но ничего из этого не кажется мне странным, – сухо ответила она, силясь собрать все мысли в одно связное предложение. – Эта война породила множество сумасшедших среди тех, кто так и не смог смириться с ее итогами. Вы, похоже, так уверены, что у этой истории есть двойное дно, что мне вряд ли удастся убедить вас в том, что некоторые вещи на поверку оказываются куда проще, чем могло подуматься. И да, я думаю, что он надеялся на то, что Офир развяжет войну, и Ловдунгам не удастся удержать власть. Мне же остается только надеяться, что дядя не станет делать ничего подобного и продолжит вести политику невмешательства, которую ведет уже много лет.
Эти слова давались ей с трудом. Иногда Асдис позволяла себе задуматься о том, как все произошло бы, вмешайся Восточное королевство в ход тридцатилетней войны. И даже в ее мыслях эта история редко заканчивалась действительно хорошо. Солин был ее родным королевством, землей, которой веками управляли ее предки. Все северное королевство, буквально, было выстроено на их крови. И в случае, если Ловдунгам сейчас кто-то объявит войну, это, для начала, неизбежно затронет не только их, но и простых жителей Севера. А потом... Солин слаб, и захватить его земли сейчас – не самая сложная задача. Вот только тогда ее родная земля просто исчезнет, а на ее месте появится какая-то другая, принадлежащая Офиру или, к примеру, поделенная, еще хуже, между Офиром и Брейвайном. Этого не стоила даже та ненависть, которая до сих пор жила у нее где-то глубоко внутри. Принцесса больше не желала Солину войны, но от ее желаний, она была уверена, уже ничего не зависит.

От касания Филиппа Асдис чуть заметно вздрогнула, но руку не отвела, задумчиво дослушивая всё то, что он говорил о Союзе. Права и одновременно категорически не права. Было в этом что-то, что характеризовало буквально всю ее жизнь. Она хотела, было, сказать, что ни один договор и ни один династический брак никогда не станут препятствием для того, кто хочет предать, уже почти набрала в легкие воздуха, чтобы выпалить очередную тираду, но потом как-то резко осознала, что действительно в чём-то не права. Возможно, наличие общего врага сейчас и вправду помогло бы. Во всяком случае, молодым королям – и солинскому, и брейвайнскому, действительно стать королями, а не просто теми, кто может раздавать приказы. Так и не произнеся ни слова, Асдис просто молча кивнула, бессильно опуская руку. Они оба были правы, каждый по-своему, но признавать это было тяжело. Ей всегда было тяжело соглашаться с тем, что она может в чем-то ошибаться. Хотелось быть вечно правой, забыть, что это невозможно, по-детски потребовать каждого, кто пытался спорить, замолчать. Но детство давно прошло, и пора было взрослеть.
– Иногда мне кажется, что могу, – честно призналась она, отводя взгляд куда-то в сторону. – И что знаю, чьи интересы должны стоять на первом месте. Правильно было бы ответить, конечно, королевства, но я бы сформулировала эту мысль слегка иначе. Хороший правитель – тот, для кого государственные интересы становятся личными и которому не приходится выбирать между ними, как между двумя крайностями. Но это, верно, невозможно, да? А меня с детства готовили к необходимости жертвовать личными ради чего-то большего. Но однозначно отвечать «да» я не буду, не хочу лгать. Только если бы я сама, а не кто-то другой, сочла, что так будет правильно.
Асдис действительно знала, что такое – жертвовать своими интересами. И первой ее жертвой во благо королевства стало ее колдовство, хоть и решение о том, что она должна принести эту жертву, принимала мать, на деле не слишком интересуясь ее волей. Она бы, пожалуй, беспрекословно позволила бы теперь решать за себя только одному человеку – отцу, но он был мертв, а значит впредь принцесса сама будет выбирать, как выбрала, что не хочет стоять на стороне матери в новой войне. Холодная решимость, появившаяся внезапно, также внезапно, впрочем, начала смешиваться со страхом, который из глубины сознания вкрадчиво напоминал, что она – никто для того, чтобы что-то решать, да и от нее больше ничего не зависит.

Помотав головой и, пока герцог отвернулся, на секунду даже зажмурившись, чтобы заглушить навязчивый внутренний голос и вернуться в реальность, Асдис с трудом удержала себя от того, чтобы не начать сверлить спину Филиппа глазами, угрожая оставить там внушительных размеров дыру. Неужели, она его обидела? Пожалуй, во многих других ситуациях она бы скорее внутренне торжествовала, что оказалась права, что добилась от мужчины признания неполноты его знаний, но в этот раз отчего-то не выходило. В его словах эхом звучала какая-то обреченность, уловить которую она пока не могла.
– Понимаю, – в пустоту кивнула она, придерживаясь за спинку кресла. Бить по больному, а отчего-то создавалось впечатление, что все, связанное с амидской кампанией, да и вообще многое, озвученное в этом разговоре, было для Филиппа чем-то, во всяком случае, подобным, было подло даже для чернокнижницы. Маршал ничем не заслужил. Лучше было бы и вовсе замолчать, но Филипп вдруг развернулся и, подходя к ней, заговорил о чем-то уж совсем странным.
– Рассказать о магии? Вам? – глупо переспросила она, чисто машинально сжимая протянутый кубок. – Я бы могла, но... Готовы ли вы верить тому, что я говорю?
Принцесса выпрямила спину и растерянно посмотрела куда-то в пустоту в глубине гостиной, начиная говорить будто бы сама с собой.
– Я, пожалуй, действительно знаю многое, – или даже слишком многое. – Но ничего из этого не амидских колдунах, о которых вы и Гаррет говорили в тот вечер на пиру. Об общих принципах магии, светлой и, может быть, даже тёмной, но это даст понимание, а не оружие. А сделать его оружием придётся вам самим. И многое из того, что я скажу, может вам не понравиться.
Рассуждая, она начала жестикулировать, сопровождая свои слова хаотичными взмахами рук, совершенно забывая о кубке, который чуть ранее, почти не заметив, приняла. Выйдет ли у нее рассказывать, не говоря о том, что многое успела проверить на практике? Не задевая его религии? Не вызывая подозрений? Асдис готова была признать, что идея таких уроков нравится ей, возможно, чуть больше, чем должна, но не готова была сознаться, что сомнений в ее голове теперь не меньше, чем идей. Что, если Филипп поймет, что она колдунья? Или не просто колдунья, а ведьма? Его хорошее отношение наверняка испариться в один миг, и это будет, будет... Обидно? Больно? Слова подобрать не удавалось. Но Филипп просил, и для отказа принцесса даже слов бы не подобрала.

– Да, хорошо. Я расскажу, но только, – она еще раз взмахнула рукой, намереваясь, по всей видимости, продемонстрировать какой-то предупреждающий жест, и вино из кубка, покинув его, выплеснулось прямо на Филиппа.
– Только если вы заранее скажете, какие темы поднимать не стоит.
Закончила она тихо, а после прикрыла лицо рукой, стараясь не смотреть на то, как на костюме маршала расплывается темное пятно.
– Принцесса, а неуклюжая, как крестьянка, – выглядывая сквозь пальцы, сдавленно пробормотала Асдис, ожидая реакции Филиппа. – Простите меня. Я сейчас же позову слуг. Если бы это видели мои наставницы, их бы удар хватил от ужаса.
И как она может кого-то чему-то учить, если не в состоянии уследить даже за собственными руками? Щеки принцессы немедленно начали краснеть, только увеличивая неловкость. Зато, во всяком случае, пропало какое-то напряжение, сопровождающее их беседу с самого начала. Но камзол было всё равно как-то жаль.

Филипп даже не пытался убедить ее в том, что поймет, и за эту искренность она была ему благодарна. Было бы гораздо хуже начать рассказывать и встретиться с отрицанием, если бы сейчас он пообещал принять на веру всё, что угодно, а потом это обещание легко нарушил. Нет. Соглашаясь на это, она должна была быть готова к тому, что ее опасения станут явью. Для герцога магия, любая, светлая или тёмная, была злом. Он воспитывался с этой мыслью, с верой то, что колдовство идёт то ли от демонов, то ли из самых глубин бездны, но никак не свыше. И всё же уже то, что он заставил себя, а это явно давалось ему нелегко, попросить северную принцессу о такой услуге, не могло не вызвать уважения. Во всяком случае, у нее.
– Церковь простит вам ваши грехи, Филипп, и гораздо лучше, если делать она это будет не посмертно, – осторожно заметила Асдис, стараясь, в каком-то смысле, не спугнуть маршала и не заставить его передумать. – К тому же я уверена, что ваши наставники скорее одобрят стремление к знаниям. Мои ведь одобряли. Интересуясь чужой верой, я много раз слышала от жрецов, что мне так делать не пристало. Но не от своего духовника – он наоборот почти единственный был уверен в том, что для меня это полезно.
Вряд ли духовники герцога окажутся менее понимающими. Во всяком случае, он совершенно не был похож на человека, мировоззрение которого воспитывали замкнутые только на собственных принципах люди. Тогда бы он себе даже не позволил задуматься о том, что ему не просто не достаёт знаний, но и не слишком уж зазорно их получить.
Асдис было приятно, что твою просьбу Филипп озвучил именно ей, хотя мог пойти к любому жрецу и за плату добиться того, что он рассказал бы ему все необходимое куда более подробно и впредь сохранял молчание об этих встречах. Мог, но не сделал, вскользь уточняя, что ей он готов верить больше, чем кому-либо еще. В понимании Асдис это было совершенно необъяснимо, но всё-таки отчего-то очень грело, теша изрядно потрепавшееся за последнее время самолюбие принцессы.

Может быть, именно из-за этого она и потеряла контроль за собственными руками и за этим несчастным кубком, целиком погружаясь в рассуждения, обычные и мысленные, что следует, а что не следует говорить, когда беседуешь о магии с единоверцем, который не знает о ней практически ничего.
Она ждала чего угодно: возмущений, негодования, претензий, того, что герцог уйдет, во всяком случае, чтобы сменить костюм, или дождётся слуг, которые будут безуспешно пытаться оттереть прекрасное офирское вино с дорогой ткани его камзола. Но Филипп рассмеялся, да так, будто бы ничего и в самом деле не случилось, хотя у него был такой прекрасный шанс побросать на нее ну очень осуждающие взгляды. Несколько секунд Асдис провела в замешательстве, широко распахнутыми глазами глядя на маршала, а потом, наконец, смогла убрать руку от лица и тоже облегченно рассмеялась, убеждаясь, что всё-таки не сделала ничего, что маршала бы задело.
– Много, – кивнула она с улыбкой, отставляя полупустой кубок обратно на стол. – Но я всё-таки постараюсь быть впредь осторожнее и не залить всю вашу одежду.

Асдис, кажется, хотела сказать что-то еще, но Филипп неожиданно начал раздеваться, и она проглотила собственные следующие слова, краснея, кажется, еще пуще прежнего. Она и сама не могла объяснить, от чего ее так смутило происходящее, в котором, в сущности, не было ничего предосудительного, но для того, чтобы вернуться в нормальное состояние, ей понадобилось сделать несколько глубоких вдохов и, встав с места, чуть пройтись по комнате. Успокоившись, наконец, она заметила, что Филипп с улыбкой за ней наблюдает, и про внутренне согласилась с тем, что, должно быть, действительно смотрится нелепо и смешно. Но извиняться снова было бы еще более странной идеей, поэтому вместо этого она подошла к креслу принца, останавливаясь позади спинки.
– Ну уж нет, с Создателем вы сможете побеседовать и после смерти, ни к чему докучать ему уже сейчас. Неужели у него мало забот? – шутливо отозвалась она, пальцами барабаня по спинке кресла и задумчиво вглядываясь в огонь. – Почему вы хотите идти на Эль-Амид именно сейчас? Даже зная, что там, возможно, используют тёмное колдовство?
Вопрос прозвучал неожиданно для нее самой, но ей действительно было интересно, отчего Филипп, а это наверняка был он, а не чуть нервный, но вряд ли воинственный Луи, решил именно сейчас сунуться в жаркое южное пекло. Не раньше, не позже, а тогда, когда явной необходимости делать это, кажется, не было. Неужели ему не хотелось пожить в мире? Второй раз жениться, обзавестись наследником и видеть, как он растет? Помочь, в конце концов, брату стать сильным королем, или... Или занять его место уже сейчас, если тот так и не сумеет. А, впрочем, это не ее дело.
Она помотала головой, отгоняя эту назойливую мысль, и продолжила.
– Можете не объяснять, если считаете, что я не пойму, я не обижусь. В таком случае, я просто начну рассказывать что-то самое базовое о магии. Прямо сегодня, а потом будем продолжать говорить уже о том, что вызовет у вас вопросы. Вы надолго в Офире?

– Пожалуй, Филипп, так сильно мне может не понравится, только если сейчас вы вдруг скажете, что собрались идти войной на Солин, а не на Эль-Амид.
Асдис с трудом представляла, как брейвайнский принц позволил бы себе сказать такое прямо ей в лицо. С не меньшим она представляла это самое собственное лицо в том случае, если бы такое действительно услышала. Интересы родного королевства даже сейчас не оставляли ее в покое, преследуя постоянными напоминаниями то о зерне, которое обещал Эйнару дядя, то о появлениях то тут, то там на территории северного королевства очередного фальшивого принца Магнуса. Переезд в Офир так ничего и не изменил – она все еще переживала, все еще интересовалась тем, какие договоренности заключили Дейрон с Эйнаром, все еще с плохо скрываемым любопытством слушала любые новости, приходящие из-за северной границы. Но маршал ведь не собирался говорить такое, верно?
Как оказалось, и вправду не собирался. Говорил он совсем о другом и когда дошёл до личных мотивов, Асдис не сдержалась и выразительно фыркнула.

– Вот как. Я подозревала, что Его Величество Луи вас боится, но, чтобы настолько? Весьма нетривиальная попытка избавиться от того, кого при вашем отце многие хотели видеть на троне. Но если вы вернетесь с победой, то…
Это было неслыханно. Угрожать собственному брату лишением не только военного звания, но и титула, ставить условия, оценить выполнимость которых, во всяком случае, насколько знала сама Асдис, было почти невозможно. Да если бы подобное и в самом деле произошло, это несомненно был бы скандал, к тому же теперь, в случае заключения брака с Леонеттой, Филипп мог и в этом вопросе рассчитывать на поддержку короля Дейрона, который, очевидно, выбирал дочери в мужья не безземельного рыцаря, а герцога и первого маршала. Или, быть может, Луи просто пытался таким слишком уж замысловатым способом оградить Филиппа от опасности? Надеялся, что, услышав условия он отступится от своей идеи? Но принадлежала ли идея ему? Вопросов становилось больше, чем ответов, но задавать их, даже после всех щедро дарованных ей разрешений говорить обо всем, что думает, принцесса не решалась. Внутренняя политика Брейвайна на поверку оказалась куда более запутанной, чем она представляла себе раньше. Асдис казалось, что в Западном королевстве все благополучно, но если до подобных весьма странных сделок опускаются члены королевской семьи между собой, то это волей-неволей заставляет хорошенько задуматься.
Впрочем, следовало признать, что со стороны брейвайнского короля это была красивая игра. Или, вернее сказать, была бы, если бы не последние обстоятельства.
– Интересная ситуация. Я не осуждала и не осуждаю ваше решение, но мне оно было непонятно, и теперь всё немного прояснилось. Дядя знает?
Союзники должны быть честны друг с другом, поэтому Дейрон должен был знать. И если это так, то Асдис было бы весьма интересно спросить у дяди, как он сам видит эту ситуацию и возможные варианты исхода событий. Если же нет... Что же, в этот раз тем, кто все расскажет, пожалуй, будет не она. По крайней мере, точно не сейчас, когда его голову занимают проблемы не менее, а может в каком-то смысле даже более важными. Не мудрено, что после случившегося в Солине дядя помрачнел и изменился, но видеть его таким было тяжело, поэтому добавлять ему размышлений не хотелось по причинам далеким от войны, политики или чего-то еще, мало связанного с семейными ценностями.

Принцесса продолжала мерно барабанить пальцами по спинке кресла в такт треску поленьев в камине, выслушивая планы герцога.
– Жаль, – она озвучила свои мысли совершенно автоматически и на то, чтобы это осознать, ей потребовалось несколько секунд, а после этого еще несколько, чтобы заставить себя продолжить фразу так, чтобы сгладить неловкость. – Жаль, что вы так мало отдохнули после долгого пути.
На самом деле, разумеется, жалела она не об этом, но о чем, пожалуй, не смогла бы сказать даже сама, слишком уж это было сложно. Впрочем, Филипп был действительно приятным собеседником, к тому же, одним из немногих, кто хотя бы пытался воспринимать ее серьёзно, и дорогого стоило уже одно это, так что при необходимости она бы наверняка смогла придумать подходящее объяснение. Вопрос только – сколько бы в нем было правды?
Герцог, тем временем, развернулся к ней, видимо, всё же заинтересовавшись ее реакцией. Но заговорил, неожиданно, не о ней.
– Хочу.
Думала она недолго. Или вернее будет сказать, что не думала вообще? Не суть важно – Асдис за время их недолгого знакомства и так наговорила уже столько лишнего, что разгребать это можно было бы годами, почему бы не пополнить список еще одним не самым обдуманным согласием? Однако, на этот раз оно требовало некоторых уточнений.
– Только мне, разумеется, надо будет спросить разрешения Его Величества Дейрона, – она склонила голову чуть набок, ожидая реакции маршала на ее такое скорое согласие. Будет удивлен или нет? – Но я не думаю, что он станет возражать.
Будет задавать вопросы – да. Уточнять, точно ли она здорова – определённо. Спрашивать, почему в такой компании – вполне ожидаемо. Но запрещать – скорее нет, это, кажется, было не в стиле дяди, во всяком случае не тогда, когда он общался с племянницей. За последние полгода что-то, вероятно, и могло измениться, но совершенно точно не это. Да и разве она собралась просить о многом?

Оставался только один действительно важный вопрос. Если принц уезжает так скоро, то рассказать о колдовстве она успеет ему немногое, и этого вряд ли будет достаточно для того, чтобы считать себя хотя бы на четверть готовым к тому, чтобы встретиться с армией, в которой могут быть сильные маги, а это значит…
– Таким образом, теоретические основы колдовства, – она сдавленно хихикнула, честно попытавшись хотя бы изобразить серьёзность, но провалив эту миссию с треском. – Нам с вами придется изучать по переписке? Было бы неплохо, конечно, в таком случае попросить для вас несколько книг из королевской библиотеки Офира, но, если я вас правильно понимаю, афишировать свой интерес вы не хотели бы. Или я ошиблась?

Ей хотелось сказать что-то еще, про брейвайнских лордов, например, но взглянув на уставшего принца, Асдис быстро передумала. Звучало всё так, будто он и сам не верил в эту победу, оставляя лишь небольшой шанс того, что Луи Блуа в один прекрасный день на самом деле проснётся великим королем, которому на блюде принесли такую значимую победу. На вкус Асдис, конечно, Его брейвайнское Величество великим королём не проснулось бы ровно до тех пор, пока этим великим королем не стало бы, но спорить о войнах и политике с Первым маршалом было перебором, пожалуй, даже для нее, ровно, как и задавать глупые, возможно, вопросы, здесь и сейчас, когда можно было попытаться расспросить обо всем этом дядю, который, по словам Филиппа, знал многим больше.

Филиппа хотелось скорее ободряюще погладить по плечу и предложить ему отправиться отдохнуть, нежели обсуждать с ним прямо сейчас колдовство и всё то, что могло быть с ним связано, однако герцог, судя по всему, был настроен несколько иначе. Сдержать свой порыв, который был бы слишком уж большой вольностью, ей все же удалось, хотя, может быть, и не без труда – руку пришлось останавливать уже в воздухе. Было в этом нечто удивительное – меньше месяца назад Асдис сказала бы, что более чем уверена в том, что слушать о подобных богопротивных вещах Его Высочество не станет даже под угрозой смертной казни, во всяком случае, так ей казалось, когда она наблюдала за его реакцией каждый раз, когда в беседе она упоминала магию. Сейчас же ему буквально не терпелось начать. Чтобы поскорее расправиться с этим, конечно же, но тем не менее с его стороны уже одно это наверняка было подвигом почище убийства дракона.
– Сидите, вам предстоит довольно долго слушать, – в ответ на приглашающий жест маршала принцесса с улыбкой покачала головой. – Я бы предложила, конечно, вам перо и пергамент, но не буду слишком жестока. Всё необходимое вы запомните и без того.

Начинать всегда было довольно сложно. Начинать рассказывать о магии тому, кто еще вчера бы отказался о ней слушать, было сложно вдвойне. Асдис прекрасно понимала, что многие очевидные для нее вещи Филиппу неизвестны, но ей всё-таки понадобилось какое-то время, дабы перебрать в голове факты действительно важные и не слишком и представить себя на месте собственных менторов.
– Итак, способности к истинной магии просыпаются у детей в возрасте от четырёх до семи лет, и, как принято считать, это не обусловлено ничем, кроме высших сил. Дабы не оставлять ребёнка, получившего дар, с ним один на один, пока он не умеет его контролировать, в Солине обязанностью каждого жреца при храме является внимательность к прихожанам самого юного возраста...

***

Асдис уже и не знала, как долго она говорит практически в пустоту, в перерывах между собственной речью слыша лишь треск поленьев в камине. Филипп слушал не перебивая. О том, как детей учат не наносить вред окружающим, как о них заботятся в храмах, предлагая образование каждому, кто попал на попечение жрецов. О том, какой бывает разрешенная магия – светлая и серая, бесцветная, что целительский дар в руках действительно одаренного жреца может вытаскивать людей, буквально, с порога, а хороший рунический став в руках некоторых из жрецов может сделать оружие воина равным самым дорогим мечам, даже если выковано оно было из самой обычной стали. О существах, часть из которых, почему-то именно злую часть, ему уже довелось встретить в Солине и даже за его пределами.
Время от времени она прерывалась, будто бы убеждаясь, что герцог еще не уснул или не ушёл, не в силах больше терпеть то, что в его понимании, очевидно, было ересью, но уверившись в обратном, Асдис продолжала. Спустя какое-то время она, наконец, подобралась к тёмному колдовству и, потерев пальцами виски, замолчала.
– Любые чудеса, хотите вы в это верить или нет, это магия, даже если сотворены они были тем, кто верует не в Шестерых Богов. Но это, пожалуй, далеко не самое важное из того, что вам на самом деле необходимо. Самым страшным и опасным как для жертвы, так и для колдующего является тёмная магия. Этот раздел запрещен везде в Союзе, однако умельцы или те, кто хотел бы ими стать, всё равно периодически появляются в каждом из королевств. Что бы вам хотелось узнать в первую очередь? Я не смогу рассказать слишком многое, но что-то всё-таки знаю.

Асдис снова присела на подлокотник свободного кресла, устраиваясь так, чтобы теперь ей было лучше видно лицо Филиппа. Как только она поймет, что дальше он слушать не готов, она замолчит. Только на этот вечер или вовсе, решив больше не затрагивать спорных тем, зависело, в первую очередь, от герцога, и принцесса с трудом признавалась сама себе, что после каждого нового предложения она с необъяснимым волнением ожидает отрицательной реакции. Теперь, впрочем, волнения становилось только больше, пусть пока ей и было под силу его сдерживать. Как она может сказать все, что ему может быть нужно на войне, и при этом не сказать лишнего, с головой выдавая свою собственную принадлежность к миру скорее подлунному, нежели солнечному? Если бы здесь была Реджина, но она бы, словно голос разума, обязательно уточнила бы, почему вообще ей так уж хочется помогать тому, с кем она толком не знакома, но крестной рядом не было и здравых вопросов никто не задавал. Никто вообще не задавал вопросов, и это тоже было проблемой.
– Если хотите, мы можем разобрать ту самую встречу с колдуном в приграничье, о которой вы с офирскими гвардейцами так лихо рассказывали на пиру в честь коронации. Вы, должно быть, заметили тогда, что мне было трудно поверить во все, о чем вы говорили, но на то у меня есть свои причины.